Хрущев - Уильям Таубман

С некоммунистическим внешним миром Хрущев почти не сталкивался — однако о немногих встречах вспоминал с удовольствием и жаждал большего. В декабре 1945 года в Москве провел восемь дней Шарль де Голль: обсуждались вопросы признания прокоммунистического польского правительства и возобновления франко-советского договора, на которое Франция возлагала большие надежды. Согласно де Голлю, он получил то, что хотел (возобновление договора без признания так называемого «Люблинского комитета»), лишь покинув роскошный банкет и пригрозив уехать домой, если договор не будет подписан немедленно. Позднее он рассказывал, что во время подписания договора (в два часа ночи) Сталин высказал ему свое одобрение: «Отлично сыграно! Мне понравилось. Приятно иметь дело с человеком, который знает, чего хочет, — пусть он и не разделяет мои взгляды»11. Хрущев присутствовал только на официальных мероприятиях, однако волевой и несгибаемый иностранец произвел впечатление и на него: «Де Голль вел себя гордо, держался достойно, не гнул спины и не склонял головы, а ходил, как человек, проглотивший аршин. Внешне он производил впечатление человека необщительного, даже сурового»12.

К лету 1944 года Сталин и Молотов уже несколько лет вели переговоры с Америкой. Хрущев встречал американских шахтеров в 1922-м в Юзовке и американских коммунистов — в Москве; первым из встреченных им американских политических деятелей стал генерал Эйзенхауэр, которого Сталин пригласил на торжественный парад на Красной площади в июне 1945 года. В тот раз Хрущев едва ли обменялся хотя бы несколькими словами с человеком, который десятилетие спустя стал сперва его партнером, а затем — злейшим противником.

По большей части Сталин занимался внешней политикой сам, при помощи Молотова (министра иностранных дел), Жданова (занимавшегося делами коммунистического блока), Вышинского (наследника Молотова) и Микояна, выполнявшего некоторые специальные поручения. «Мы, остальные, были просто мальчиками на побегушках, — вспоминал Хрущев, — и на любого, кто забывал о своем месте, Сталин рявкал так, что тот живо вспоминал, кто он такой»13. ЦК и Политбюро после войны собирались редко, а Совет министров «вообще был тогда только списочный», так что Хрущеву приходилось добывать информацию своими средствами14. Он не знал, в самом ли деле Сталин «намерен создавать в Восточной Германии социалистическое государство», должен был гадать о том, почему в 1948-м Москва блокировала Берлин, поскольку «Сталин такие вопросы ни с кем не обсуждал». Полная история разрыва СССР с Югославией также оставалась ему неизвестна: «Я в то время работал на Украине и иностранными делами не занимался, а документы по этим вопросам ко мне не поступали»15.

Когда в 1951-м был объявлен предателем руководитель чешской компартии Рудольф Сланский, Хрущев получил только «материалы» — то есть информацию с готовым решением, которую Сталин разослал всем членам Политбюро. Однако, по его собственным воспоминаниям, «никаких сомнений это у меня не вызвало. В то время у меня не было собственного мнения». О советско-китайских отношениях он знал «только то, что полагалось знать». Впрочем, и это было немало по сравнению с познаниями Хрущева о Западе. «В дипломатических связях с капиталистическими государствами личного опыта мы не имели, кроме Молотова». Хрущев не осмеливался демонстрировать интерес к оборонной политике государства (не без оснований опасаясь, что Сталин заподозрит в нем «иностранного агента, завербованного империалистами»), а после признавался, что не видел ни одного документа, посвященного корейской войне, кроме сводок о боях, которые направлял Сталину Мао Цзэдун16. Некоторые из этих заявлений Хрущева — в особенности те, что касаются чисток в Восточной Европе, — слишком напоминают его «незнание» об ужасах, творившихся дома. Возможно, он знал об иностранных делах больше, чем потом говорил. Однако факт остается фактом: после смерти Сталина он оказался неподготовлен к ведению самостоятельной внешней политики.

Во внешних, как и во внутренних делах Хрущев оставался прежде всего учеником Сталина: он никогда не сомневался в том, что дело СССР — справедливое дело. Он сознавал, например, что многие поляки настроены антисоветски и антирусски, особенно после пакта Молотова — Риббентропа. Знал и то, что выборы в Польше в 1945 году были фальсифицированы — но что с того? «Польский народ не оказал вновь избранным властям никакого сопротивления. Если они и голосовали за Станислава Миколайчика, то ничего не сделали, когда вместо него пришел Гомулка — что, по крайней мере на мой взгляд, означало, что им недостает глубоких, осознанных политических убеждений»17. На самом деле антикоммунистических выступлений в Польше было немало — однако все они легко подавлялись, а значит, по мнению Хрущева, о них и говорить не стоило.

Самой маленькой и слабой из компартий Восточной Европы была румынская: ее лидеры прибыли в послевоенный Бухарест по железной дороге в товарных вагонах вместе с советскими партработниками, которые заставили короля Михая бежать из страны. По упрощенной версии Хрущева, «коммунистическая партия оказывала все большее влияние на народ», так что «король спокойно, хотя и без желания, уехал из Румынии с разрешения нового руководства. На этом королевская власть в Румынии кончилась. Затем Румыния объявила себя страной, которая будет строить социализм»18.

Хрущев надеялся, что социализм восторжествует и в Западной Европе. Он не сомневался, что после войны «в Германии возродится сильная коммунистическая партия, весь рабочий класс объединится вокруг нее, и она займет достойное место при строительстве новой Германии». То же самое он думал о Франции и Италии. Разделял ли эти надежды сам Сталин — неясно, поскольку французская и итальянская компартии не столь поддавались контролю, как болгарская и румынская19.

Хрущев не сомневался, что СССР в опасности. Разве Запад не вторгся в Россию во время Гражданской войны? Разве США не ждали 16 лет, прежде чем признать Советский Союз? Разве англичане и американцы не «старались выкачать из нас всю кровь, чтобы явиться в последнем акте [войны] и решить судьбу мира»? А когда война окончилась, американцы «старались довести нас до банкротства». По счастью, Советскому Союзу удалось разорвать «кольцо врагов». Теперь в Европе и Азии появилось множество социалистических стран: они «консолидируются и вдохновляют всех коммунистов, которые с таким мужеством борются за социализм и справедливость»20.

Согласно марксистско-ленинистским воззрениям, внешняя политика капиталистических стран определяется экономическими требованиями. Характерно, однако, что Хрущев обращал первостепенное внимание на личности западных политиков. Уинстон Черчилль был для него «грузным дряхлым стариком», «наиболее яростным противником нового социалистического строя». Гарри Трумэн «не обладал истинно государственным умом». Дин Ачесон отличался «политической тупостью». Однако умел Хрущев и отдавать должное тем, кто, по его мнению, этого заслуживал — или, точнее, тем, кого уважал Сталин21. Вслед за Сталиным он с уважением относился к Рузвельту (который «всегда относился к нам с пониманием»). «А Трумэна Сталин и не уважал, и не ценил», — добавляет он. Хрущев слышал, как Сталин говорил: «Если бы со стороны союзников был не Эйзенхауэр… то мы бы Берлин не взяли». Позднее, ведя с Эйзенхауэром переговоры, Хрущев «помнил слова, сказанные Сталиным, и верил им. Ведь Сталина заподозрить в симпатиях к кому-либо никак было нельзя. В классовых вопросах он был неподкупен и непримирим»22.