Отрешённые люди - Вячеслав Софронов

— А ты не гляди, не гляди, что морды у них знакомые, — поймал его взгляд Каин, — они откупились от тюрьмы, слово дали мне во всем помогать и обо всех воровских делах на Москве докладывать. Теперича друзья оне мои и во всякий неурочный час могут ко мне в дом постучаться. Вот оно какое дело выходит.

Капитан–исправник выпил один раз, потом другой, и вдруг его взяло зло на этого хитрого и везучего совсем молодого парня, который в короткий срок обзавелся и домом, и бесплатным харчем, доходы у него — прямо–таки как у генерал–губернатора, судя по угощениям на столе, зато он сам ходит все еще в капитан–исправниках, а через пару лет ему стукнет пятьдесят годиков и со службы придется уйти, хочет он того или нет. А у него дочь на выданье, пристраивать надобно, сын в недорослях ходит, и тому местечко выхлопотать надо. Все надо, надо, надо… Где же справедливость? Куда власти смотрят? Да разве он сам не власть?

Елисей Кузьмич и не заметил, как начал говорить вслух, высказывая все обиды, всю многолетнюю горечь мигом притихшим каиновым собутыльникам:

— За что служу? За гроши! Дом путный себе купить не могу, на полицейской коляске езжу, своей до сей поры нет и не скоро будет. А сапоги? Сапоги, гляньте, какие! — с этими словами он задрал прямо на лавку ногу, и все увидели огромную дыру на подошве.

— Эй, Кувай али кто там, — неожиданно крикнул Иван, — сымай свои сапоги и его высокоблагородию мигом одеть.

— А я сам как буду? — пробасил тот.

— За тебя не боюсь, ты себе мигом новые справишь, лучше прежних. Кувай подчинился и с поклоном подал Кошкадавову свои почти новенькие сапоги. Но капитан–исправник словно и не заметил их, а продолжал изливать душу дальше:

— А как со мной начальство разговаривает?! Как со скотом каким! И что с того, что не дворянин я? Что с того? Можно, если он полицмейстер, то мне в морду кулаком шпынять? Я при должности состою, и он тем самым не меня, а должность мою обижает. Ежели кого из высоких господ обворуют или пропадет там что, то меня вызывают, и айда, ищи день и ночь, где хошь, их пропажу, не ешь, не спи, а найди им безделушку, которую они на балу по оплошности своей обронили. Я им не пес какой, чтоб за безделушками, высунувши язык, бегать…

— Елисей Кузьмин, да ты нам только скажи, и мы тебе десяток таких безделушек притащим, — обняв начальника за плечи, втолковывал ему Иван.

— Точно говоришь? — из глаз Кошкадавова покатилась пьяная слеза, и он поцеловал Ивана прямо в мокрые губы. — Люблю за такие слова. Только и ты со мной веди себя по чину. Я, как ни как, а все ж таки капитан, да еще и исправник…

— Не шиш с бугра, — рассмеялся кто–то, но Ванька Каин так зыркнул в его сторону, что он чуть язык не проглотил.

— А со мной надо держаться почтительно и во фрунт стоять. Все слышат? мутно глянул он по сторонам. — А то ведь я могу и в Сибирь запросто спровадить, где Макар телят не пас. Оч–чень предалеко…

— Лизка, — крикнул Иван, — проводи его высокоблагородие в спаленку да раздень его как надо, приголубь его, — шепнул он ей на ухо. Лизка понимающе улыбнулась ему, и Кошкадавова с трудом вытащили из–за стола, повели его в спальню, где он оставался до утра. Лизка Кирпичникова долгое время находилась в спаленке, и вся компания заговорчески заулыбалась, когда она вышла оттуда, небрежно покрывая голову ситцевым в горошек платочком.

— Золото у нас, а не начальник, — громко сказал Иван, — давайте за его здоровье и выпьем, чтоб жил он долго и мы при нем исправно службу несли.

Когда Елисей Кузьмич Кошкадавов проснулся утром, повел вокруг опухшими глазами, то первое, что он увидел — это голую спину незнакомой черноволосой девицы, расчесывающейся перед большим, в серебряной раме, зеркалом. Постепенно память вернулась к капитан–исправнику, и он тихо застонал. Когда он вышел весь скрюченный и согбенный, то честная компания, казалось, и не выходила из–за стола. Ему налили опохмелиться, потом на посошок, и он отправился домой, где в тот же вечер повесился у себя на чердаке. Ванька Каин с дружками тихо–мирно проводили его на старое кладбище при Алексеевском монастыре, выпили за упокой души раба божьего Елисея и стали ждать–гадать, кого им поставят в начальники.

Прошел месяц. В сыскную контору Ванька почти не ходил, шатался по городу, захаживал в кабаки и трактиры, ездил с Аксиньей в Сергиеву обитель. Та вдруг стала не на шутку богомольна, набожна, и когда Иван стал подшучивать над ней, мол, рано на тот свет собираешься, погуляем еще и на этом, та сердито зыркнула на него и призналась:

— Ребеночка жду…

— От кого ребеночек? Чей будет? — странно, но Ивана не на шутку взволновало известие о беременности Аксиньи, и он долго допытывался, от мужа ли ребенок или…

— А вот и не скажу, чей, — дразнила его Аксинья, грозя пальчиком, — так и будешь жить и сомневаться: твой сынок или чужой.

— Ты смотри у меня, — пригрозил было, но потом махнул рукой, решив, что рано или поздно вызнает, чье дитяте.

А потом две ночи подряд ему снился волк с длиннющим хвостом, которым тот тыкал Ивану в лицо, не давал дышать. Просыпался, садился в постели, зажигал свечу, звал Лизку, спрашивал, не приходил ли кто… Вроде все было спокойно, но он знал, со слов покойной матери знал: такие сны зря не снятся. И точно! На третью ночь, когда волк опять начал его душить дурно пахнущим хвостом, он услышал стук в нижнее оконце. Думал, снится, не хотел вставать. Но растолкала Лизка с испуганными глазами:

— В Сыскной приказ тебя спрашивают, — проговорила едва слышно.

— Чего их нечистая по ночам носит! — ругнулся он. — Скажи, как посплю, так и приду. Может, случилось чего?

— Говорят, новый начальник назначен. Вас, Иван Осипович, требует к себе немедленно.

— Начальник требует! — услыхал Иван крик снизу.

— Какой, к черту, начальник, помер наш Елисей Кузьмич…

— Николай Иванович Редькин — начальник наш.

— Редькин?! Николай Иванович?! — Иван чуть с постели не упал. Быстро соскочил, оделся, сполоснул лицо, нашел глазами икону, что недавно принесла к нему в дом Аксинья, перекрестился три раза и вышел на улицу, словно головой вниз с обрыва кинулся.

— Кого я вижу, — запел полковник Редькин, вставая из–за стола и указывая рукой на табурет, стоящий в углу, — глазам своим не поверил, как в списках увидел: Иван, сын Осипов, по прозванию Каин. Думаю, ошибочка какая, может быть, вот и послал нарочного позвать, выяснить чтоб…

— Все верно, вот он я, Каин и есть, — угрюмо ответил Иван и замолчал, ожидая, что дальше станет говорить полковник.

— Вижу, вижу, что сам Каин явился, — ухватился пальцами за кончик своего длинного носа Редькин, — как же ты сыщиком служишь, когда сам наипервейший вор? Скажи мне на милость.

— Чего там ране было, то быльем поросло, чист я теперь, нет за мной никаких воровских дел. Зато воров и разбойников за одну ночь более сотни человек привел в участок.

— А, как же… Слыхивали и об этом, — разулыбался полковник, — знаем, знаем о подвигах ваших, Иван, Осипов сын. Проверить бы надо, а то я, сам знаешь, бумагам не особо доверяю, а вот на глаз бы тех воров поглядеть. Где они?