Правда о любви - Стефани Лоуренс

Джерард извернулся и поднял Жаклин так, чтобы защитить ее собственным телом. Оба тяжело упали на камни.

Джордан, предположив, что Джерард кинется на него, поднял кулаки и приготовился. Но, поняв свою ошибку, сам ринулся на врага и тут же, потеряв равновесие, свалился в дыру.

Они еще успели увидеть лицо и широко раскрытые глаза человека, до последней секунды не верившего, что подобная судьба может постигнуть его. Рот открылся в безумном вопле… и Джордан исчез.

Вопль резко оборвался, утонув в бурлящем котле серых волн.

Несколько мгновений тишина нарушалась только грохочущей симфонией моря и тоскливыми криками чаек.

И тут все заговорили, зашумели, пришли в движение.

Мужчины взбегали на скалу, собирались вокруг дыры. Кто-то послал за веревками ...

Лежа на камнях, пытаясь отдышаться, Джерард и Жаклин ощутили приближение катаклизма гораздо раньше остальных. Они повернули головы, глянули в глаза друг другу, и Джерард, обняв девушку, поцеловал в висок.

Она, плача, льнула к нему в порыве, где смешались облегчение и радость, грусть и скорбь.

Он крепче прижал ее к себе, медленно собрался с силами и встал, увлекая ее за собой, под нарастающий рев волн.

Силы, бушующие на дне каверны, вырвались на свободу. Струя высотой пять футов поднялась над дырой; собравшиеся дружно отпрянули.

– Боже милосердный!

– Господи Иисусе!

Потрясенные люди не сводили глаз с фонтана ярко-алого цвета.

Неестественно высокий, нечеловеческий вопль разрезал воздух. Элинор каким-то образом сумела освободиться, взбежала на скалу и попыталась броситься в пропасть.

Ее едва сумели поймать.

Шквал налетел, побушевал немного и выдохся. Собравшиеся потихоньку возвращались назад, качая головами и облегченно вздыхая.

Ступни Джерарда были так сильно изранены, что он не смог надеть сапоги и уж тем более идти пешком. Он сел на каменный бордюр у тропинки. Жаклин присела на корточки, изучая его раны.

– Поверить не в силах, что ты это сделал, – то и дело повторяла она с ужасом, давясь слезами, пока сэр Винсент и Мэтью обсуждали, что с ним делать. Сэр Винсент вспомнил о шлюпке, пришвартованной в следующей бухте. Мэтью вызвался привести ее сюда. Джерард решил, что отныне будет по достоинству ценить и того, и другого. Ричардс ушел, чтобы оседлать коня, который довезет его до дома, как только они доберутся до второй бухты.

Жаклин, разумеется, взяла команду на себя.

Ее ужаснуло состояние его ног, а когда она увидела руки, особенно право е запястье, на которое Джерард приземлился, расстроилась настолько, что не смогла найти в себе сил хорошенько его отчитать.

Достаточно опытный в обращении с женщинами, чтобы понимать, как ловко ему удалось избежать строгой нотации (что ни в коей мере не уменьшало ее благодарности по поводу героического спасения), Джерард скромно молчал и наслаждался ее нежными заботами.

К тому времени как Мэтью пригнал шлюпку и они обогнули бухту, Жаклин немного успокоилась. Джерард сумел взобраться в седло, Ричардс подсадил Жаклин, и они медленным шагом поехали к дому. Мужчины шагали рядом.

Дома их уже ждали дамы, принявшиеся кудахтать над ними, проклинать Джордана и Элинор, тихо, искренне сочувствовать несчастным Фритемам, на головы которых пало такое проклятие, а также наперебой сообщать хорошие новости.

Миллисент очнулась и полностью пришла в себя. Дым пожара произвел такое же оживляющее действие, как жженые перья, поднесенные под нос упавшей в обморок даме.

Жаклин, не дав дамам договорить, коротко перечислила раны Джерарда и решительно увела его наверх.

Но сначала они заглянули к Миллисент и увидели там сэра Годфри, сидевшего у постели и державшего ее за руку.

При виде молодых людей Миллисент смутилась и отдернула руку, но щеки рдели румянцем: она, несомненно, находилась на пути к выздоровлению.

– Я все время оставался с ней, – сообщил сэр Годфри. – Некоторых вещей мне лучше не видеть, если понимаете, о чем я.

Джерард понимал. Но совесть его была чиста: он и пальцем не притронулся к Джордану Фритему. Тот сам пожал плоды собственных гнусных деяний.

Оставив Миллисент и сэра Годфри узнать всю историю от толпившихся внизу гостей, Жаклин настояла, чтобы Джерард позволил ей заняться его ранами.

Его комната была уничтожена пожаром; она отвела его в свою.

Вечером они не спустились вниз. Им было довольно собственного общества.

Теперь они нуждались в одном: отпраздновать воссоединение. Начать новую жизнь вместе.

И любить. Находить радость друг в друге. Удостовериться в силе и истине того, что росло и крепло между ними.

Жаклин отчетливо сознавала, чем он рискнул ради нее: не только жизнью, но и возможностью жить. Он был художником, живопись стала его душой, и все же он поднялся на скалу, зная, что всего один, слишком глубокий порез, задевший сухожилие, – и он не сможет держать в руке карандаш или кисть.

Горло у нее перехватило, слезы дождем лились на порезы и ссадины, которые она смазывала мазью и перевязывала. Почувствовав ее состояние, Джерард приподнялся, нашел ее губы и нежно поцеловал, заверив при этом, что его пальцы прекрасно сгибаются, и он вполне может сжать ее руку.

Она подняла голову, вернула поцелуй, но плакать не перестала.

Джерард снова лег и предоставил ей лечить его порезанные руки и сбитые ступни. Делать все, что она хотела. Позволил ей воскресить его тело и душу, обрушить на него преданность, поклонение и любовь.

Позже он вернул дары полной мерой, и прежняя сила поднялась, захватила их и связала навеки.

В глубине ночи он попросил и получил награду. Награду за то, что был верным защитником, вырвавшим ее из пучины мрака. И попросил всего лишь ее жизнь, всю жизнь. А она с радостью пообещала ему себя. Всю себя.

Чему быть, того не миновать.

Тиммс, как всегда, была права.

Апрель 1832 года

Грейндж, Дербишир

Прошло лето, за ним – осень и зима. На землю снова явилась весна. Джерард сидел на крытой террасе, выходившей на его сады, и наблюдал за женой, медленно гулявшей среди цветочных клумб. Жаклин то и дело останавливалась, чтобы полюбоваться очередным бутоном. Но в его глазах ни один цветок не мог превзойти ее красотой.

И этого мнения придерживался не только он. Ее портрет, показанный на его имевшей огромный успех зимней выставке, заслужил не просто похвалы, но благоговение зрителей. Джерарда называли гением, открывшим новые истины и стандарты в портретной живописи, и хотя дифирамбы были сладки, тайные улыбки, которыми они обменивались с Жаклин, оказались настоящим нектаром.