Сказания Меекханского пограничья. Восток – Запад - Роберт М. Вегнер

Тяжесть меча влечет его вперед, ноги не успевают за поворотом тела, он падает на колени и руки, выпуская оружие. Видит собственные предплечья, татуировки на темной коже вьются, словно змеи, расползаются в стороны, убегают от текущей крови. Это его кровь? Должно быть, его, иначе рисунки не вели бы себя таким образом. Он пытается потянуться за Силой, удержать кровотечение и закрыть рану, но все еще не может. Если хотя бы на миг снять завесы, его раздавят. На холмах вокруг их сотни! От самых слабых до самого Девер’ханрена. Некоторые плачут и кричат, но атака не слабеет. Они сплетают, перековывают и раздирают ленты Силы, а после всем тем ударяют в него. Он смел бы их за сто ударов сердца, если бы не приходилось сражаться, если бы не остальные! Они сходят в котловину, в которую его заманили, и, минуя трупы товарищей, идут к нему с оружием в руках. Этих он знает еще лучше, нежели Девер’ханрена. Верлех, Курн’був, мощный Хонвере, другие… Он знает бо́льшую часть из них с самого детства, некоторых даже и раньше, когда формировал будущих товарищей в лонах их матерей. Лучшие из лучших. Их приберегли на самый конец, когда он уже станет истекать кровью, когда часы убийственной схватки вытянут из него все силы. Он научил их всему, вплетая в тела и души умения, каким некоторые учатся всю жизнь. Они должны были стать его щитом, бронею!

Он вскакивает с земли, машет мечом и орет. От этого крика земля трясется, а красная грязь начинает истекать паром, но они не останавливаются. Он тянется внутрь и ударяет в их сторону, черпая из Силы внешней, через узоры, через Узел… И ничего. Его нападение минует их, рассеивается, уходит в сторону.

Он смотрит внимательно на ближайшего и сперва не понимает, что видит. Их Узоры – уничтожены. Их тела покрывают кровавые полосы, в местах, где они содрали с себя кожу, видны синие, серые и красные раны. Следы от ожогов. Они отделяли покрытую татуировками кожу от тел и прижигали раны, чтобы не истечь кровью. Делали это, не пользуясь Узлом, который мог бы ослабить боль, но который дал бы ему понять, что происходит.

Они сделали это, чтобы его убить.

Боевая ярость поднимается в нем неудержимой волной, растет, распирает, взрывается. Он вскакивает на ноги и бросается к ближайшему, перепрыгивая через лежащие в грязи трупы. Они скрещивают оружие. Размякшая грязь перестает его сдерживать, он движется словно по ровной дуэльной площадке. В миг, когда мечи впервые целуются остриями, он успокаивается, сдерживает ярость, сил у него не так уж и много, он не имеет право их терять. Остальные нападающие остаются на месте, создавая свободный круг… значит, решили одолеть его серией поединков. Боятся, что, зажатый в угол, он использует всю Силу и уничтожит все вокруг.

Он смотрит в глаза своему противнику… Верлех, Третий Клинок Войны. В нем нет страха – только обреченность с ноткой страдания… и боль. Они обмениваются серией ударов. Сперва неторопливо, лишь прощупывая друг друга, словно встали на дружеский тренировочный бой. Удары широкие, неторопливые, их легко парировать, они предсказуемы. Он позволяет своему противнику навязать на минуту-другую такой стиль, можно отдохнуть, перехватить воздуха, почувствовать ритм противника. Он отступает на шаг, отступает на следующий. Каждый раз атакующий колеблется – на долю мгновения, – прежде чем ступить вперед, будто не в силах поверить в то, что происходит.

Потому он останавливается, удары убыстряются, стон клинков разгоняется в каскаде, в котором не различить уже отдельных звуков, мельтешащий заслон стали окружает их на миг, после чего над полем поединка взрывается яростный рык. Это он рычит, орет из глубины сердца, из пораженной болью души. Его гнев обладает цветом и вкусом ледяного пламени, в нем нет места для милосердия. Они убили ее! Разодрали ее душу в клочья! Все подвели его! Союзники! Ложные друзья! И он! А потому все должны погибнуть! Весь мир должен страдать, пока не начнут истекать кровью камни, а море не оденется в багрянец!

А они отбирают у него право на месть!

Он убыстряется. Бьет противника с яростью, которую копил в себе все это время, спускает ее со смычки, и внезапно ему приходится сделать шаг вперед, чтобы не разрывать дистанции, потом следующий и еще один. Он не смотрит в лицо врага. Он ощущает каждую его мышцу, каждую косточку, каждую дрожь в руке и каждое колебание.

Он убыстряется снова, вдыхает поглубже и рычит так, что мир, кажется, начинает морщиться и раскалываться. Он сильно бьет сверху, связывает один из клинков противника короткой «мельницей», хватает врага левой рукою за волосы и притягивает его лицо к себе. Бьет лбом в нос. Смеется: внезапно, дико, словно безумец, бьет снова, ломая противнику скулу, отталкивает мужчину и широким, показушным ударом снизу вспарывает его, словно жертвенное животное.

Крик.

На этот раз тонкий, женский, врезающийся в уши. И вор уже не стоит коленопреклоненно, но замер на полусогнутых ногах, а меч из его руки внезапно опускается, клинок – покрыт кровью. И мужчина перед ним качается, лицо у него словно после удара кузнечным молотом, он уже не тот ироничный красавчик, он медленно опускает оружие и хватается за живот. Но это ничего не даст, рана начинается над правым бедром, а заканчивается на уровне левого плеча, и ни кольчуга, ни кожаный кафтан не остановили клинок. И Альтсин откуда-то знает, что это хороший удар, смертельный. И смотрит в глаза барону, и видит тот момент, когда его душа отходит, когда угасает в них сознание. И дворянин – мертв еще до того, как валится в траву.

– Эвеннет! Э-э-э-эвеннет! – В поле зрения появилось розовое размытое пятно, и баронесса оказалась у тела. Плач, крик, женщина на корточках, пытаясь остановить кровь, отчаянно прижималась к разбитому лицу.

Альтсин смотрел на нее, не в силах понять, что происходит. А потом внезапно ощутил себя человеком, который в самый разгар бури выпадает за борт. И все элементы вдруг совместились.

Дарвения Левендер, Божья Коровка, любовница Санвеса – и любовница Эвеннета-сек-Греса. Только она и знала, что Санвес – одновременно альфонс и вор, а потому познакомила их друг с другом, чтобы барон нашел необходимое орудие для своих планов. И она ведь говорила о мече в животе Санвеса, хотя, согласно официальной версии, барон бросился на убийцу безоружным. Она тогда случайно выдала себя. «Ох, – загудело в его голове, – а отчего бы ей скрываться от тебя? В конце концов, ты всего лишь вор из Нижнего города. Никто». Она ведь и вправду все время опасалась лишь графа, который – знай он о ее роли во всей афере – смел бы ее с лица земли. Именно потому она и впустила Альтсина в дом, приняв его за посланца Терлеха. А потом ей не пришлось его даже уговаривать, чтобы он пришел сюда с кошелем – единственным следом, соединяющим ее и сек-Греса с ложным покушением. Она даже одела его в черное, чтобы поединок выглядел более зрелищно.

Он оскалился в мертвецкой, лишенной и тени веселья гримасе. «Вот он я, – подумал. – Маленькая мерзкая крыса, которая полагала, что сумеет выжить в клетке, полной разъяренных котов».

В кругу зрителей шевельнулись несколько мужчин. Альтсин заметил это краем глаза вместе с отсветом на стальных клинках, но ему было все равно. Люди Виссеринов. Если бы не палаш – он давно упал бы на землю.