Дружелюбные - Филип Хеншер

– Нет. Не расстроили. Я вполне владею собой. Поговорю с юристами. Может, мы похороним Рафика. С соответствующими финансовыми последствиями. Он умер под пытками. Вот что, скорее всего, с ним стало. Очень даже понятно, что вам с мужем не терпится нажиться на том, кого вы отдали на смерть…

– Как ты можешь…

– И если я еще раз увижу тебя или твоего мужа, ударю по лицу, обещаю. Если вы попытаетесь вмешаться в жизнь моих сестер, клянусь: найду вас и ударю по лицу. Клянусь могилой брата – или местом, где похоронено его тело.

9

Не обращая внимания на протесты сестры, он высказал все, что хотел, и захлопнул дверь у нее перед носом. К его изумлению, гостиная почти опустела. В углу сидела Долли и серьезно беседовала с близнецами: он радостно заметил, что всем троим это явно доставляет удовольствие. Помимо них в комнате находился мальчик лет шестнадцати-семнадцати. Он поднимал-опускал серебряную шкатулку, маленькое мамино сокровище. При виде Шарифа мальчик вернул ее на место и бочком-бочком стал придвигаться к дверям.

– Кто вы? – спросил Шариф. – Брат, могу я вам что-нибудь предложить?

Мальчик не остановился, пробурчав что-то через плечо, – что именно, Шариф то ли не разобрал, то ли не понял. Мгновение спустя он вышел из дома и был таков.

– Видела, Долли? Кажется, он собирался украсть мамину серебряную табакерку. Мальчики, а ну-ка найдите свою маму!

Близнецы, послушные золотца, встали и направились в столовую. Кажется, они интуитивно понимали, где в доме что находится.

– Я думала, что это один из чтецов Мафуза, – сказала Долли. – Но столько народу, ужас. Надо было убрать все ценное. А где сестра?

– Ушла, полагаю, – сухо ответил Шариф, надеясь, что расспрашивать о ней его больше не будут.

– Надеюсь, скоро вернется. Мы тут подружились с твоими мальчишками. Должна признаться – я влюбилась в Омита. Больше всех его люблю!

Долли всегда умела удивить Шарифа, и сейчас он полностью сосредоточился на нежно любимой сестре. Гафур увел ребят на кухню – показать, что там и как работает, а остальные ушли наверх спать, утомленные перелетом.

– Вот как? – спросила Назия. – Ты предпочитаешь одного моего сына другому?

– Боюсь, что да, – улыбнулась Долли. – Омит такой милый. Раджа думает, что он тут главный, правда? Но, думаю, в конце концов именно на Омита можно будет положиться.

– Глупости какие, – в свою очередь улыбнулся польщенный Шариф. – Им всего семь лет.

Всем вокруг, наверное, казалось, что Омит и Раджа отличаются друг от друга не больше, чем половинки яблока. Отец так и не понял, как их умудряются путать: всякий, кто хоть сколько-то с ними пообщался и умел наблюдать, видел разницу. Даже когда они дома отстукивали ритм, на самом деле отстукивал один, а второй подражал его движениям. Омит никогда не бежал первым: он всегда выжидал, когда это сделает брат. В конечном итоге, как и они с Садией, братья бежали в разные стороны: один налево, второй направо.

– Они совершенно разные, – заговорила Назия. – Если кто-нибудь нашалил, я всегда знаю которого спрашивать. Раджу – бесполезно. Он вечно валит на Омита.

– Кто-то опрокинул горшок, – ввернул Шариф. – И до сих пор никто за это не наказан.

– Если Мафуз и Садия уехали, – сказала Назия, – не вижу причин выносить этот ужасный шум; снаружи, должно быть, еще громче.

– Сестра расстроится, – возразила Долли. – Мы не можем взять и выключить. Брат так с ними возился, так переживал, когда не удавалось усилить звук.

– Ну, – сказал Шариф, – если я оставлю всего одну пару репродукторов, все равно будет слышно, и прохожие сразу поймут, что мы достойно чтим память мамы.

– Шариф сделает все аккуратно – подумают, что репродукторы вышли из строя, – заверила Назия.

– Если вообще заметят. И мы наконец выспимся. Но это подождет. А перед тем, как я это сделаю, сестренка, давай поговорим о твоем будущем.

Три дня спустя Назия, Тинку, Бина и дети улетели обратно в Англию. Шариф остался с Долли в Бангладеш. Что случилось с Садией и Мафузом, они так и не узнали. Все три дня они ждали, что зять зайдет в дом, жалуясь, что с громкоговорителями что-то не так. Собственно, на это уже пожаловались чтецы, но от них отмахнулись. Шариф даже пожалел, что никто не оценит, как аккуратно он сделал так, чтобы контакты казались потертыми, да и вообще непрочными. Даже не заподозришь вредительства, когда все закончится, сказал он Долли. На второй день в пачке писем обнаружилось одно, написанное почерком Мафуза и адресованное Долли. Она отложила его из стопки с соболезнованиями, а потом Шариф обнаружил его нераспечатанным в корзинке для бумаг полированной меди, прятавшейся под старым отцовским письменным столом с обтянутой кожей столешницей.

У него была куча дел в стране. Университет дал ему двухмесячный отпуск по семейным обстоятельствам. Сначала требовалось расследовать гибель Рафика. Ему пришлось принять: придется оставить все без изменений. Ни в каких документах не упоминался капитан Каюм, хотя Шариф был уверен, что запомнил, как звали офицера, арестовавшего Рафика. Имени Мухаммед Рафикулла в списках заключенных тоже нигде не обнаружилось. В этих обстоятельствах Мафуз и приступил к согласованию условий завещания и дележу наследства. Отец оставил свое имущество в идеальном порядке – нарочно занялся этим, продавая ради Шарифа дом в Старой Дакке. Мать сохранила то, чем обладала, не трогая долю Рафика и почти не нуждаясь в помощи Шарифа. Остаток наследства – собственность матери. Дом в Данмонди, немного земли в деревне и больше накоплений, чем ожидалось, – могли быть поделены на семь частей. Две части Шарифу, две – номинально – Рафику, по одной – Долли, Бине и Садие. По трети от своей второй части Шариф предложил отдать Долли и Бине, чтобы у всех троих оказалось поровну. Если Садие и Мафузу вздумается получить одну пятую наследства Рафика, находящуюся на доверенности со времени смерти отца, волей-неволей им придется доказать факт его смерти и смириться с тем, что брат и другие сестры тоже разбогатеют.

– Как же хорошо, что я живу в Англии, – сказал однажды вечером Шариф Долли. – Обещаю: после моей смерти Аиша, Раджа и Омит получат одну треть наследства каждый. Всем поровну. Такая глупость эти «сыну – две части, дочери – одна».

– Бедная Садия… – Долли была так мягкосердечна. – Жаль, что у нее все так сложилось. Она по-своему очень любила Рафика.

Шариф фыркнул. Он обожал вечера с сестренкой. Когда они уезжали, она была еще совсем маленькой девочкой, больше всего на свете любившей читать детективы про Фелуду на последней странице папиной газеты. И с удовольствием сидел с почти уже взрослой девушкой и вел серьезные беседы без двух маленьких разбойников, пинающих его кресло, и бесконечных звонков с просьбами дочери: семья благополучно вернулась в Хиллсборо.

Все дела можно было переделать куда быстрее. В городе постоянно случались стачки – водителей и всех вместе, и ни один таксист или рикша не рискнул бы пойти против толпы, требовавшей вовсе прекратить работу. Единственным выходом, по словам Саму, было убедить друга со связями в больнице дать им карету «скорой помощи». Но Шариф резонно возмутился. «Скорая», которая могла бы спасти его мать, в это время везла какую-нибудь госпожу Рахман на чай к вдовствующей сестрице.