Выше звезд и другие истории - Урсула К. Ле Гуин

class="p1">Никто никогда не приходил сюда. Никто – никогда. Это место принадлежало ей одной. Проход существовал для нее, тропа – для нее, для нее одной. Кто там, спрятавшись, подсматривал, как она танцует, и смеялся над ней? Она обернулась, напряженная, готовая сразиться с любым врагом. «Ну же, ну, выходи, раз уж ты здесь!» – крикнула она и задохнулась от страха, увидев огромную бледную руку, ползущую к ней по траве, и в тот же миг поняла, что ужасная конечность – это всего-навсего спальный мешок, в котором под кустами на траве кто-то спит. Однако испуг оказался настолько силен, что она без сил опустилась на землю, дрожа всем телом, задыхаясь, и сидела, скорчившись, до тех пор, пока не отдышалась, пока не исчезла белая пелена, застившая все перед глазами. Потом она снова осторожно поднялась на ноги и уставилась поверх зарослей прибрежного кустарника. Она была уверена лишь в том, что спальный мешок лежит неподвижно. Однако, если идти дальше, она неминуемо ступит на песок и оставит след. Она вернулась к плоскому камню, прямо с него шагнула в траву и, прячась в зарослях бузины, обошла полянку вокруг и устроилась в таком месте, откуда ей хорошо был виден вторгшийся в ее владения человек. Белокожее крупное лицо спящего ничего не выражало: безвольный подбородок, растрепавшиеся светлые волосы, а спальник – словно мешок с отбросами, словно кучка собачьего дерьма, – и это на земле, которую она недавно целовала, на ее дорогой, любимой, волшебной земле!

Она стояла и не двигалась, как и спящий. Потом резко повернулась и пошла, быстрая, легкая, совершенно бесшумно ступая в своих теннисных туфлях, прямо к переходу через реку, к знакомой цепочке камней, приподнимающихся над веселой водой, потом вверх по тому берегу, все дальше и дальше от ручья по знакомой Южной дороге; она шла словно на марше, не бегом и не трусцой, а просто ровно и быстро, легко оставляя позади километры пути. Она шла и смотрела только вперед, и в течение долгого времени в голове у нее не было ни одной ясной мысли, только отголоски пережитого ужаса и гнева, а когда и это прошло, осталась лишь иссушающая пустота, которую она так хорошо знала и которая имела много разных названий, но лишь одно казалось подходящим – тоска.

Не было для нее места, некуда было идти, негде жить. Даже здесь – ни места, ни покоя.

Но сама дорога, по которой она шла, уже говорила ей: «Ты идешь домой». Кожу ласкал воздух волшебной страны, глаза любовались сумрачными ее лесами. Ритм ходьбы – то вверх, то вниз по склону, то через реку вброд, замедленное течение времени в этой стране уже успокаивало, утишало тоску, заполняло пустоту, возникшую в душе. Чем дальше уходила она по дороге вглубь сумеречной страны, тем больше ощущала свою принадлежность к этому миру, и вот погасли воспоминания о дневном свете и даже о захватчике, спящем на берегу ручья; душа настраивалась на восприятие только того, что было вокруг и что ждало впереди. Леса становились все темнее, дорога – круче. Давно уже не приходила она в Город На Горе.

А путь туда долог. Она всегда забывала, как он на самом деле долог и труден. Когда она нашла дорогу туда, то в первое время обычно останавливалась передохнуть и поспать на берегу Третьей Речки у самого подножия горы. С тех пор как ей исполнилось шестнадцать, она уже могла дойти до Тембреабрези без остановки, хотя это и было трудновато – все время вверх по темным склонам, все вверх и вверх, далеко, гораздо дальше, чем всегда казалось сначала. Когда она наконец вышла на прямой участок дороги перед последним поворотом, то страшно проголодалась, стерла ноги, и они гудели от усталости. Но в этом-то и таилась вся радость путешествия туда – добраться усталой, измученной, жаждущей пищи, тепла и отдыха и до замирания сердца радоваться светящимся в холодной вечерней дымке окнам на склоне горы, чувствовать запах горящих в очаге дров, тот самый запах, который издревле шепчет человеку: «Дикие края остались позади, теперь ты дома!» И услышать, как тебя наконец-то называют по имени.

– Ирена! – воскликнула маленькая Адуван, игравшая на улице перед таверной. Сначала девочка немного растерялась, но потом заулыбалась и стала кричать подружкам: – Ирена тьялохаджи! – (Ирена вернулась!)

Айрин обнимала и кружила девочку, пока та не завизжала от восторга, и тогда целая банда малышей – четверо! – начала приплясывать вокруг, вразнобой крича своими тонкими, нежными голосами, требуя, чтобы их тоже обняли и покружили, но тут со двора вышла Пализо – посмотреть, что за шум, и поспешила к Айрин, вытирая фартуком руки, спокойная, приветливая:

– Входи, входи, Ирена. Путь у тебя был долгий, ты устала.

Так она приговаривала и тогда, когда Айрин впервые пришла в Город На Горе. Ей тогда было четырнадцать, и была она голодная, грязная, усталая, испуганная. Она тогда еще совсем не знала их языка, но хорошо поняла то, что сказала ей Пализо: «Входи, детка, входи в дом».

В большом камине горел огонь. По всей таверне распространялся восхитительный аромат жареного лука, капусты и разных специй. Все здесь было таким, как раньше, каким и должно было быть, хотя кое-какие приятные изменения все же произошли: полы были покрыты красной соломенной циновкой, а не посыпаны, как обычно, простым песком.

– Ой как хорошо, так гораздо теплее! – сказала Айрин, и Пализо, польщенная, озабоченно ответила:

– Да вот не знаю еще, прочные ли эти циновки. Давай-ка зажжем лампу вот тут, поближе к камину. Софир! Ирена пришла! Поживешь у нас немножко, леваджа?

«Детка», вот что означало это слово, «дорогая детка»; они и к именам собственным прибавляли уменьшительный суффикс «-аджа». Ей очень нравилось, когда Пализо так ее называла. Она кивнула, уже решив про себя, что проведет здесь двенадцать дней – там, за порогом, пройдет всего одна ночь. Она пыталась подобрать слова и не сразу смогла задать свой вопрос, потому что уже несколько месяцев не говорила на их языке.

– Пализо, скажи мне, с тех пор как я была здесь, кто-нибудь еще приходил по Южной дороге?

– Ни по одной из дорог никто не приходил, – сказала Пализо. Ответ был немного странный, голос звучал спокойно, но мрачно.

Потом из кладовой пришел Софир, в густых темных волосах которого запуталась паутина. У него был низкий, звучный голос, а тело одинаково широкое от плеч до бедер – словно ствол дерева; он обнял Айрин и стал трясти обе ее руки в своих, радостно гудя: