Белые лодьи - Владимир Афиногенов

— Отец, вот его внук. У древлян он служил жрецом, но многое перенял и от своего деда — шамана. Поэтому я попросил полечить тебя.

Чернодлав сделал несколько шагов к постели больного и склонился над ним. Сразу увидел зелёные круги вокруг провалившихся глаз, потом взял измождённую руку в свои ладони и стал внимательно разглядывать на ней коричневые крапинки, иные из которых уже вздулись бугорками. Теперь Чернодлав уже точно уверился в своей догадке, возникшей ещё там, в дубовом лесу, в юрте, стоящей на опушке…

«Старику осталось жить совсем немного, — подумал про себя Чернодлав. — А яд в еду, наверное, подсыпает молодая женщина… Хорош сынок, ничего не скажешь. А мне сейчас нужно ни в чем не ошибиться… И сделать всё как надо. Иначе из моей шкуры мальчику, которого очень любит молодой вождь, сошьют ичиги».

— Да, я буду лечить тебя, — сказал Чернодлав старику, а затем обратился к его сыну: — В лунную ночь прикажи слугам отнести закутанного в одеяла отца на берег Днепра… Я останусь с ним наедине. Со мной будет лишь гнедой конь, на котором я приехал сюда. И чтоб на много поприщ — ни одного человека.

— Воля твоя священна, шаман, — тихо сказал будущий Повелитель, и глаза его опять странно блеснули.

И снова этот блеск уловил Чернодлав.

— Воля моя ничтожна по сравнению с волей бога Солнца. Если ему будет угодно, то чёрный ночные мангусы отступят от твоего отца. Слава Гурку!

— Слава, — повторил Ошур.

И как только наступило полнолуние, Чернодлав велел собирать в дорогу больного. Его осторожно перенесли из юрты в высокую арбу, запряжённую двумя белыми быками, и повезли к реке; сын проводил отца до дубового леса и воротился. Теперь старика сопровождали трое слуг и Чернодлав, вооружённый мечом, на гнедом коне.

К Днепру подъехали уже глубоким вечером. Полная луна вовсю сияла в небесной глубине, звезды, высыпавшие вокруг неё, перемигивались бледным светом; их мертвенное свечение удручающе действовало на человека на пустынном берегу, в столь поздний час. Это почувствовали слуги и, как только сгрузили старика, тут же запросились обратно. Отпуская их, Чернодлав сказал:

— Будьте завтра на рассвете, с первыми лучами солнца… Скажите молодому вождю, чтоб и он ехал сюда с вами.

— Будет исполнено, как велишь, высокочтимый…

«Вот и высокочтимым уже величают, — усмехнулся про себя шаман. — Значит, все пока делаю как надо…» Он стреножил гнедого и пустил его щипать траву. При переезде старик утомился, и лицо его с закрытыми глазами при лунном свете походило на лицо мертвеца. Что-то, напоминающее жалость, шевельнулось в сердце шамана, но он тут же постарался подавить в себе это непрошенное чувство.

«Сын обрёк своего отца на смерть… И ты не должен жалеть старика. Умереть ему суждено — так, видимо, угодно Гурку. Править народом должен молодой и сильный… В этом и есть справедливость», — подумал Чернодлав и пошёл искать место для костра.

Нашёл, запалил огонь, вернулся назад. У старика всё ещё были закрыты глаза. Шаман наклонил голову, тихо сказал:

— Я сейчас спущусь к Днепру. Зачерпну из него священной воды, и ты, отец, выпьешь её. Но возле костра я должен произнести над ней заклинание. Ты сразу почувствуешь, как прибывают силы, а потом, глядя на луну, увидишь белого коня и себя, юношей, сидящим верхом. Конь повезёт тебя подальше от черных ночных мангусов. А я с ними стану сражаться…

Старик проглотил вставший в горле сухой ком и в ответ лишь простонал.

— Вижу, утомился ты… Но спать сейчас нельзя, отец. Потерпи.

На небе появились тучи, луна на малое время спряталась в них, а вынырнув, засветила ещё ярче. Гнедой всхрапнул, поднял голову, а потом снова приник губами к сочной траве.

«Жаль и коня… Но так мной задумано… И я должен довести это дело до конца!» Чернодлав спустился с крутого берега, зачерпнул деревянным ковшом воду из реки; на миг из глубины её глянул какой-то зверь с разинутой красной пастью… «Бр-р-р!» — помотал головой шаман и быстро вскарабкался наверх.

Он подошёл к костру, подбросил сухой травы, огонь взметнулся ввысь, искры заполошно метнулись в стороны, попали в ковш с водой, — Чернодлав что-то пошептал и высыпал в него из мешочка не сразу действующую, но сильную отраву, которую всегда носил при себе…

Больной выпил, полежал немного, вперив взгляд в круглую луну, и стал вдруг что-то говорить. Шаман различил слова: белый конь, белая грива, ясная дорога… «Старик забывается… — отметил Чернодлав. — Утром он вспомнит лишь яркую луну, которая светила прямо в очи… И ему станет хорошо. Об этом он и скажет своему сыну. Но в следующую ночь старик уже не сможет поднять даже руку…»

Шаман подошёл к гнедому. Тот скакнул на передние спутанные ноги, остановился и, выгнув шею, обернулся. В глазах его отразилось пламя костра. Конь оттопырил верхнюю губу, показывая крупные жёлтые резцы, и снова Чернодлаву почудилось, что гнедой смеётся над ним… «Ишь, собака…» — недовольно поморщился Чернодлав. Он подошёл к коню, обнял его за шею, притянул её к себе, вытащил из-за пояса нож и сделал на гладкой коже лошади глубокий надрез. Кровь резвой струйкой побежала вниз, и тогда шаман припал к ней ртом и жадно стал всасывать её вдруг затверделыми губами.

По холке и спине гнедого пробежала мелкая дрожь, но он стоял как вкопанный, будто совсем не ведая того, что над ним творят. Стоял не шевельнувшись и тогда, когда шаман, насытившись кровью, отошёл к костру, взял меч и вернулся.

Чернодлав поднял голову и долго, раздумчиво смотрел на луну, слегка покрасневшую по краям. Потом захватил рукоять меча обеими руками и, взбулькнув горлом, словно выпитая кровь запросилась наружу, резко подался вперёд и вонзил блеснувшее лезвие в грудь гнедому. Конь отпрянул в сторону и упал с тяжким всхлипом.

Когда предсмертные судороги прекратились, шаман распутал передние ноги гнедого.

Луна снова спряталась за тучи, с реки потянуло прохладой, Чернодлав накинул на плечи кожух и прикрыл глаза.

Перед его мысленным взором возникла окровавленная, катившаяся под откос голова Мамуна, и злоба на киевских князей опять захлестнула душу шамана; она была так велика, что он даже заскрежетал зубами и, не в силах более оставаться на месте, вскочил и побежал к реке, сбросив с себя на ходу кожух.

Как был в кожаных хозах, подаренных ему сыном Повелителя, так в них и бултыхнулся в воду и стал грести руками. Луна, похожая на круглую лепёшку, испечённую угрскими женщинами, тоже купалась вместе с Чернодлавом; чтобы ненароком её не задеть, шаман осторожно плавал кругами возле берега. Потом высушился у костра, поглядел в ту сторону, где спал старик, нашёл кожух.

Кровь возле лошади уже спеклась тёмными сгустками, но ещё сочилась из раны, и шаман, запустив в неё два пальца, вымазал себе лицо, грудь и плечи, подбросил в костёр сухой травы, протянул руки к огню и приготовился ждать рассвета.

Как только над Днепром заалел восход, Чернодлав услышал гулкий конский топот и дальний скрип арбы. «Возвращаются… А где же меч?! Ах да, возле ложа больного, возьму-ка меч, нацеплю на пояс, заодно ещё раз посмотрю, как там старик…»