Синдикат - Дина Рубина

— Ну, сколько ж с вас взять? — он изучающеесмотрел на меня сквозь полуопущенное стекло — Не меньше двухсот… Двести рублейдадите?

Я открыла дверцу и села рядом с ним… Поехали…

— Народ-то все ездит, ездит… вон, старика подобрал,дрыхнет, чучмек какой-то… ни слова по-человечески, а туда же… путеше-е-ествует…С вами хоть поговорить можно…

И минут десять мы оживленно обсуждали здешние места,политику, президента Путина и мою тетку, учительницу, которая, согласноинструкциям департамента Бдительности, родилась в моем воображении пять минутназад, и к которой я — к немалому своему удивлению — ездила в гости…

На горизонте показалось Сельцо…

По мере приближения некоторая странность стала проявляться вдомах, в пустынных улицах, в разбитых окнах вчера еще целых, хоть и обшарпанныхдомов…

— Ё-олки… Эт что здесь за погром? — спросилдядька… Мы тормознули у совершенно разгромленной «Рюм.чной»… На террасевалялись несколько перевернутых столов, осколки бутылок и битой посуды, сильнопокропленные то ли портвейном, то ли кровью… И вокруг, насколько хваталовзгляда, в таком же разгроме пребывал весь славный поселок городского типа…

— Нич-чего себе… — пробормотал водитель… — Да хоть однаживая душа здесь найдется?

Живой душой оказалась все та же старуха в кустах,отплясывающая, — с удвоенной энергией, — краковяк на жестяных банкахиз-под пива…

Мы подрулили ближе.

— Бабуль! Эт что у вас тут за театр? — спросилводитель. — Кого бомбили?

Она подняла голову, ударила ногой по банке, та грохнула, и —эхом отозвалось несколько выстрелов на соседней улице…

— Свадьба вчера гуляла, — она мотнула головой всторону «Рюм.чной»… — Не пустили ребят, они осерчали, стали безобразить…милицию повязали, сейчас на Почтамте держат… Говорят, из Брянска отряд пришлют…Да у наших ведь тоже пукалки имеются… Вон, слышьте?

Тут опять, уже ближе, раздались выстрелы, дядька мой поддалгазу, и мы помчались по Сельцу, не оглядываясь…

— Вот ведь, козлы! — в сердцах проговорил мойводитель, когда отъехали километра на два от опасной зоны. — Вот ведьжизнь, а? Все водка, все это питье окаянное…

Мы еще посетовали на наше российское окаянное пьянство…Дядька пустился в рассказы о разных своих знакомых. Значит, наступил момент,который всегда наступает у меня в общении с кем бы то ни было: мне принимаютсярассказывать случаи из жизни, а я могу поддакивать и отдыхать…

— Вот, говорю, пьянство наше… Сколько ж людей губит! Икакая дикость от него повсюду происходит. У меня в том месяце приятель умер притрагических обстоятельствах. У него первая жена была страшная алкоголичка, всепропила, все спустила, но Юра за ней присматривал, несмотря, что с другой ужедавно жил, с хорошей женщиной, Валей, и сынок у них десяти лет, Виталик… Таквот, Юра подкармливал эту свою, первую, жалел ее… навещал… И вот, недавно:звонит, звонит… она не отвечает… День, два… ну, он забоялся, может, она давноваляется мертвая… Примчался, звонит в дверь… Ни звука… Полез по водосточнойтрубе на второй этаж, забрался на балкон, смотрит в комнату через окно: так иесть, она лежит на полу, и видно, уж несколько дней лежит… Ну, Юра принялсябалконную дверь ломать… и, видно, перетрудился, переволновался, — когдавыбил дверь, у него у самого лопнула аорта, и он бездыханный так рядом с нею иупал… Представляете? Валя ждет Юру домой, его нет и нет, она едет по адресу изастает всю эту страшную картину… Ну, горе, горе, беда, и нет слов… Ту, несчастнуюалкоголичку, жалко, конечно, но она ж замечательного мужика на тот свет с собойуволокла, отца, мужа, семьянина!.. Да, а между тем, с Валей-то он был нерасписан, и значит, Виталик, родной сынок, мальчик такой хороший, занимается,отличник, шахматы… кружок рисунка… выходит, он не имеет право ни на что: а двеквартиры, что на Юру записаны? А как дальше жить? Возникает проблема: надодоказывать родство. А как?

Ну и Валя, в день похорон, вся в слезах едет в морг,вызывает там служителя и умоляет, чтобы тот… кусочек какой-нибудь малюсенький…с пальца покойника отрезал, для лабораторного анализа… А этот: стоит чмонебритое в кожаном фартуке, в сапогах, — и видно по роже, что с утра ужепринял… Берет у Вали деньги, уходит, и минут через двадцать возвращается скаким-то мешком и с топором. Бросает к ногам Вали мешок: вот, говорит, чего таммелочиться, кусочек, то, се… я руку вам отрубил, забирайте, доказывайте, тут налюбой анализ хватит… Ну и Валя, как стояла, так и свалилась там на пол безпамяти… И вот я вас спрашиваю…

…Он все говорил и говорил, а я думала — до каких пор менябудут сопровождать покойники, отсеченные руки, ампутированные ноги, оторванныеголовы, до каких пор наш разорванный мир будет выворачивать свои бездонныесмрадные карманы со страшным содержимым, выкладывая чудовищные дырявые своипаззлы перед беззащитным человеком?

— …они спиваются, продают квартиры, пропивают все насвете, потом начинают бомжевать… Вот этот, к примеру, — он мотнул головойназад, где спал непробудно второй пассажир, под кепкой, странно менятревожащей… — Мы ж и чучмеков пить научили… Я, знаете, такого впервыевижу, — чтоб ни слова, ни слова по-русски! А язык — то ли туркменский, толи казахский… вы случаем не знаете? Но тихий… Пожалел его: стоит на дороге,трясется, улыбается… и все бормочет какую-то муру: «синдикат-синдикат…» Яспрашиваю у него, — это что — поселок, деревня такая или, может, город —Синдикат, вроде Стерлитамака?.. Я в школе, помню, учил все эти картели,синдикаты, тресты… Но уж забыл — к чему, как это к нам относится?

Я в ужасе оглянулась: Овадья по-прежнему спал, накрыв лицосвоей заляпанной грязью кепкой… Его видавшая виды куртка швейной фабрики городаРишон ле-Циона была застегнута на большую английскую булавку, видно, молниясломалась…

— И куда ж вы его везете? — спросила я…

— Сам не знаю… А ему и подавно все равно, ему ж хорошов машине… Я вот высажу вас в Брянске, а сам дальше поеду, куда — недогадаетесь…

— Куда же? — спросила я, впервые озаботясьнаправлением его пути и его намерений.

— А у меня, знаете, племянник монахом заделался, раньшебы стеснялись сказать, а теперь — даже почетно… Не видел его года три, а тутсестра разболелась, просит — поезжай к Константину, привези повидаться, мало личего… Так я еду…

— А где это? — осторожно спросила я…

— Оптина Пустынь, мужской монастырь, место известное…Еще мой дед туда на богомолье хаживал, но тайком.

В тридцатых ведь храм закрыли, монахов перебили, там потомледовый каток был, — представляете, какое надругательство? А я все о дедедумаю — вот, его правнук вернулся к действующей вере… интересно как-то, правда?

Мы приближались к Брянскому вокзалу, я достала кошелек,отсчитала двести рублей — сумму немалую, и опять оглянулась. Овадья спал…