Вестники Времен: Время вестников - Андрей Мартьянов

Дождь становился все сильнее. Пару раз над морем раскатисто и увесисто шарахнуло молнией – от земли до изрытой ветром и каплями бурной поверхностью моря. В круглом окошке нового прибора, установленного де Гонтаром, загорелась яркая зеленая искорка – на три часа, у самого среза стеклянной линзы. Гунтер чуть качнул штурвал, разворачивая верный «Юнкерс» к югу – искорка сместилась и стала ярче.

Гунтер фон Райхерт летел, не сознавая, в каком веке он находится, наслаждаясь своей властью над крылатой машиной, не позволяя посторонним размышлениям взять над собой верх.

Он летал. Он снова вернулся в небо.

* * *

Усиливающийся дождь молотил по туго натянутому полотнищу шатра – врываясь своим равномерно шелестящим звуком в краткие паузы между речами собравшихся. Пауз этих, впрочем, набиралось немного. Можно сказать, их вообще не было – «Большая Семерка» не очень-то обременяла себя соблюдением протоколов, голосов не понижала и порой до смешного напоминала Казакову склоку барышников на ярмарке. Или бандитскую разборку блаженных девяностых годов минувшего века, причем даже не настоящую, где неосторожно брошенное слово может стоить жизни, а киношную, с размахиванием кулаками и разряженными пистолетами, хватанием за грудки и рыночными воплями.

Барон де Шательро в числе прочих свитских стоял у подрагивающей под ударами ветра шелковой стены и ухмылялся. Не скрываясь, ибо в просторном шатре было полутемно, несколько масляных ламп висели только над единственным, установленным в центре столом, а углы скрадывал сумрак. Серж бесцеремонно разглядывал оживших персонажей летописей, преданий и исторических романов, давая им собственные, не всегда лицеприятные характеристики, посмеиваясь и борясь с абсурдным ощущением того, что он угодил в один из пропитанных развеселым абсурдом фильмов Монти Пайтона о поисках Святого Грааля. Порой он ловил себя на том, что оглядывается по сторонам в поисках оператора, режиссера и сценариста с пачкой бумаг, вспоминал о том, что на дворе XII век от рожества Христова и пытался сделать морду ящиком, но тщетно.

Перед его глазами шла дележка мира – мира, тщательно и совершенно неправильно вырисованного на огромной пергаментной карте, с Иерусалимом в качестве Центра Земли, с левиафанами в морях и путниками на дорогах. Мира, где города символизировались скоплением домиков, а по пустыням бродили нарисованные рыкающие львы, гиены и верблюды. Творцы этой карты не подозревали ни о масштабе, ни об истинных расстояниях между городами, ни о том, что Земля вообще-то круглая. Хотя порой практичного и склонного к цинизму Сержа посещала странноватая мысль о том, что, может статься, здешний Универсум вполне соответствует подобной карте. Багдад находится рядом с Дамаском, от Тира до Газы рукой подать, пустыни старательно выкрашены киноварью, реки синие, а трава зеленая, как на детском рисунке.

Прекрасен, дивен Божий свет…

В данный миг речь держала единственная дама в исключительно мужском собрании. Дама, разумеется, была королевой – но, если так можно выразиться, безработной. Нрав у сорокалетней Сибиллы Иерусалимской и в самом деле был крут, а своего богоданного супруга Ги и его покровителя Ричарда она и в грош не ставила – что и доказала сразу после начала встречи, когда англичанин с грацией медведя попытался удалить Сибиллу со встречи. Королева без королевства язвительно осведомилась, кто помог Ричарду заделать супруге родившегося на Пасху ребенка (Беренгария благополучно разрешилась девочкой, названной Элеонорой). Также она безмерно удивилась тому, что англичанин сумел завоевать Кипр, а затем покинуть благословенный остров – не иначе, умные люди подсказали! – и спросила, не намерен ли Ричард в ближайшее время жениться на Ги. Благо она, Сибилла, подумывает о разводе с этим смазливым, но совершенно никчемным созданием. Вот Ричарду он будет в самый раз.

«Пять баллов!» – одобрил Казаков, за время сидения на Кипре вволю наглядевшийся на личную жизнь предводителя крестоносцев.

Ги, за годы брака привыкший к манерам Сибиллы, виновато хихикнул и сделал вид, будто сказанное к нему не относится. Плантагенет побелел, потом покраснел, с достойным ответом не нашелся, и Сибилла осталась. Произнесенная ею речь могла служить образцом того, каким изящным образом можно упаковать изрядную порцию едкой кислоты в золотую фольгу пышных словес и элегантно всучить эдакий подарочек верным союзникам. Все присутствующие, не исключая и саму мадам Сибиллу, понимали, что Вечным Городом ей более не править, однако пятнадцать лет на троне не самого спокойного из государств Азии давали рыжей женщине с пронзительным голосом немалые права в собрании. Сибилла, уходя со сцены, не пощадила никого. Ее супругу досталось за нерешительность. Ричарду – за постоянные проволочки. Монферрату – за плетение интриг. Почтенному Барбароссе – за то, что уже который час восседает в углу, не принимая в спорах никакого участия. Тишайшему султану Саладину, имевшему вид интеллигента, угодившего в компанию агрессивных гопников – за арабское происхождение и коварные замыслы.

– Вино у вас тут скверное, – внес свое ценное замечание престарелый император. Серж де Шательро очень бы удивился, узнав, что размышления правителя Великой Римской империи весьма и весьма схожи с его собственными.

«Великое паломничество, великое паломничество… – ворчал про себя старый император. – Шайка разбойников с большой дороги, один ничуть не лучше другого. Ричард, молодой, а тот еще ханжа, строит из себя рыцаря без страха и упрека. Ги, та еще ошибка Господа. Француз вообще сбежал от греха подальше, да не добежал и кормит теперь рыбок на морском дне. С Конрадом можно бы иметь дело, только всегда нужно смотреть, не прячет ли он отравленный клинок в рукаве – наловчился от византийцев юлить словесами. Этот египетский султан вообще не пойми о чем думает, хотя с виду – единственный достойный человек в этом, кхм, высоком собрании. Выгнать бы всех, да выпить с ним из одного кувшина, потолковать за жизнь, может, и сговорились бы, ударили по рукам, чтоб никому было не обидно. Вот мы пришли сюда, никто нас тут не ждал, и что дальше? Войско скоро начнет голодать, войску надо платить, войско должно воевать, иначе оно не войско, а никчемный сброд, готовый переметнуться к любому, кто заплатит больше».

Беседа явно зашла в тупик, перейдя в подсчет имеющихся военных сил и обмен завуалированным – а порой и открытыми – угрозами. Казаков затосковал. В шатре стало душно и дымно, ему хотелось на свежий воздух, в висках настойчиво стучали голоса спорщиков, и Сергею хотелось гаркнуть во весь голос: «Цивилизация смотрит на вас, так уж решайте что-нибудь поскорее!»

Всевидящее око Матери-Церкви в лице молодого кардинала Орсини, ставшего добрым приятелем барона де Шательро после удачной перепродажи Кипра, сочло, что самое время вмешаться. В обычное время мессир Орсини был милейшим человеком, краснобаем и любителем прикончить пару кувшинов темного кипрского, но, если того требовала ситуация, становился католиком похлеще самого Папы Римского.

– Не к лицу будет нам, явившимся в сей благословенный Господом край, начинать угодное ему дело с дрязг и раздоров, – господин кардинал очень удачно вклинился со своей речью между раскатами баса Ричарда и суховатыми, отрывистыми репликами маркграфа Монферратского. – В этот судьбоносный час я, смиренный слуга Божий, молю Господа нашего о ниспослании нам Знака, каковой мы могли бы истолковать как волю Его…