Захват Московии - Михаил Гиголашвили

Великий князь давно склонялся к мнению, что следует поддерживать дружбу с римским императором, пока не перезовет он в свою страну всякого рода мастеров и воинских людей — столько, чтобы с их помощью оказать сопротивление крымскому царю. А еще его дума такова: подбить Римскую империю на войну с Польшей. Он и хотел это учинить как раз тогда, когда польский король стоял под городом Гданьском. В то время великий князь забирал остальную Лифляндию. Что тогда учинил он с лифляндцами — кто не знает этого, может узнать при желании. Когда же Римская империя напала бы на Польшу, великий князь взял бы тогда город Вильну в Литве, чем и приблизил бы свою границу к немецкой земле.

Еще он хочет перессорить всех европейских государей, и это ему удается. Вот Иоганн III Шведский послал в Лифляндию под замок Везенберг шотландских, шведских и немецких воинских людей, конных и пеших, с пушками, зельем и всем необходимым для того, чтобы добыть и взять его. Когда же перед приступом обстреливали замок, между шотландцами и немцами начались раздоры; они били и побивали друг друга, и много их осталось на месте. Это пришлось по вкусу русским в замке и было им очень на руку. Вот почему тогда русские говорили о шотландцах и немцах: «Собака собаку и съела». Таким образом, войско королевского величества должно было отступить с позором, и предприятие его не осуществилось.

Большая часть иноземцев на Москве теперь немцы, черкасские татары и литовцы. Те, что были русской веры и дружили с великим князем, те убиты; крещеных великий князь использует против некрещеных; некрещеных же против крещеных землевладельцев и их людей. Иноземец — кем бы он ни был — волен в своей вере; он не может только принуждать своих русских слуг и служанок есть мясо великим постом, по средам и по пятницам.

Чтобы дойти до смертной казни, иноземцу не так-то легко провиниться. Только когда уличат его, будто бы он хотел бежать за рубеж, тогда — да поможет ему Бог! Его мастерство тогда ему не поможет, не помогут ему ни деньги, ни добро. И редко бывает, чтобы иноземец дерзнул бежать из страны, ибо дорога в страну широка и просторна, а из страны — узкая-преузкая. Разве только что прошел он в Москве ее «высшую» приказную школу — но ведь это невозможно. Как бы ни был человек искусен или научен, придя в Москву, он это узнает, как это узнал Бомелий!

Этот доктор Елисей Бомелий пришел к великому князю во время великой чумы из Англии, получил много денег и добра и туго набил свой кошель. Затем, будто бы для отправки своего слуги в Ригу за некоторыми лекарственными травами, которых он не мог найти в казне, он просил у великого князя проезжую. Проезжую он взял себе и под видом слуги пустился в путь, обратив в золото все свои деньги и добро и зашив его в одежду. Приехав в город Псков на ям, он хотел купить рыбы на торгу, где его узнали по говору, хотя он и был с небритой бородой. Русские отыскали его гульдены, а самого доктора повезли обратно в Москву, в железах, залитых свинцом. Позже ему выворотили из суставов руки, вывихнули ноги, изрезали спину проволочными плетьми, потом в этом виде привязали к деревянному столбу и поджаривали. Наконец еле живого посадили в сани, повезли через Кремль и бросили в тюрьму, где он тотчас умер.

Когда на границу приходит торговый человек, его товары осматриваются наместником и дьяком. И если они полагают, что великий князь то-то и то-то купит, то они отправляют к нему на ямских и пишут, что из такой-то страны идет торговый человек и что он имеет при себе такие-то товары и предлагает их по такой-то цене. И если эти товары нужны великому князю, то торгового человека вместе с товарами отводят на ям и приставляют к нему пристава, как будто бы для охраны его, чтобы не утащили у него его добра. Но в действительности охраняют его так для того, чтобы не мог он попасть во все закоулки и осмотреть все, что ему нужно в городах и по дорогам.

Если приходит посол, ему навстречу высылают на границу много народу. До того места, где великий князь пожелает дать послу аудиенцию, посла везут кружным путем и там, где живут крестьяне, чтобы он не узнал прямого пути и того, что страна великого князя так опустела. Посол и его слуги охраняются так тщательно, что ни один иноземец не может к нему пройти. Часто два, три посла приходят в одно и то же место — туда, где великий князь захочет их выслушать. Но они охраняются так строго, что один посол ничего не знает о другом. И ни одного посла великий князь не выслушает до того, пока не будет знать, что сказать в ответ не только этому первому, но и второму, и третьему, и четвертому послу. Так великий князь умеет узнавать положение всех окрестных государей и их стран. Но его и его страны состояние не может правильно узнать ни один соседний государь.

Хоть настоящих мастеров в стране не много, ни один народ не рисует таких тонких вещей, как московиты. Это невозможно описать. За иконку, которую носят на шее, шириной и длиной едва в два пальца величины платят 100 талеров только художнику. Но если подумать, то это недорого, так как они пишут людей, комплекция которых и все в такую величину, как стоит штришочек, и все, собственно, так выделано, что они не упускают ничего в маленьком размере, что имеется в большом. Такого типа каждый видел много медных вещичек, я видел их тоже, но мне не доводилось встречать таких изящных медных вещичек, какие я видел там, — в десятки раз меньших и изящных иконок масляными красками. В особенности одна со среднюю руку: на ней был календарь на целый год, святые каждого дня со своим житием, к тому же воскресное Евангелие со всеми страстями, роспись которого стоила более 2 тысяч талеров. И я верю этому. Поэтому их живопись представляет великое чудо.

Я очнулся от грохота. Открыл глаза и, не соображая, где я, смутно разглядел незнакомого милиционера в дверях.

— Подъем! — было сказано кратко, но веско.

O Gott[91]… Тюрьма, камера!.. Тело болело от досок. В голове булькало и мурчало похмелье, рот пересох, вместо языка — сухой камень. И языков в голове нет.

Что-то пробормотав, я медленно сполз с досок, опустил ноги. Увидел ведро.

— Помыться нельзя?

Не входя в камеру, новый милиционер присматривался ко мне, потом сказал:

— Может, ещё ванну с бадузаном?

— Моя щетка… зубавная… Там, в сумке… Прошу! Как без зубов? Надо!

Сержант смягчился:

— Ну, пошли.

Я, кое-как всунув ноги в проклятые китайские ботинки, поспешил следом. Он довел меня до туалета в конце коридора:

— На всё про всё — пять минут! Давай!

— Давай-давай… Реально, а щётка?

— Где я возьму? Сумка у полковника. И вы туда скоро пойдете.

— Понял.

Стараясь особо не рассматривать туалет и с трудом передвигаясь в жмучих штифелях, я кое-как несколько раз оплеснул лицо, пальцем попытался почистить зубы, но вспоминился вчерашний бесцеремонный грязный палец Кроли у меня во рту, и невольные спазмы стали дёргать меня изнутри. Стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не усугубить тошноты, я заковылял к выходу, вспомнив жирного капитана, который всегда ходит, как я сейчас, врастяжку — как он, наверно, проклинал всё на свете, когда искал меня по этажам с этим холодным змеевидным Витей!.. Интересно, откуда они узнали, где я?.. Никто же не знал? Я сам не знал, куда я поеду… «Вот тебе и КГБ!.. Зря смеёмся… Сейчас к полковнику. Может, хоть у него попрошу щетку?»