Чертовар - Евгений Витковский

РѢКА ПСЕВДА

ПАМЯТНИКЪ ПРИРОДЫ

ОХРАНЯЕТСЯ ГОСУДАРСТВОМЪ

На другой грани камня красовалась довольно кривая стрела, а под ней значилось:

ГОРОДЪ РОССIЯ

7 ВЕРСТЪ И ВСЕ ЛѢСОМЪ

— Приехали, — со священным ужасом произнес Кондратий Харонович и спрыгнул с верблюда.

— Ну, значит, нам вправо. Не можем же мы, в самом деле, не посмотреть на такой знаменитый город, — раздумчиво произнес Федор Кузьмич, — Я как-то думал, что это легенда… и что нет никакой России.

— Как видите — есть, — откликнулся Богдан, — Может, нам туда и не очень надо, да реку-то вот, Кондратий Хароныч, перейдут ли наши трехгорбые?

— Боюсь, Богдан Арнольдович, может, нам и впрямь лучше до города дойти. Там, глядишь, какой мост есть. Или река поуже. Словом, нам туда.

Верблюд, шедший первым, задумчиво вскинул голову и смачно плюнул в сторону «Города России» — словно дорогу указал. Караван по этой дороге и двинулся.

Пока пейзаж не менялся, только струилась по левую руку неожиданно прозрачная река, не нанесенная ни на одну карту. Кавель Адамович, приученный по месту прежней основной работы все ставить под сомнение, уже хотел высказать мысль — а не устарел ли указатель, не угулял ли за истекшие с его установки годы гуляй-город в другое место, — как город выступил из ельника, предъявив каравану все сразу: дощатые мостовые, резные наличники, расписные купола, покосившиеся заборы, мрачные лабазы, поблекшие вывески, герани на окошках и многое, многое другое, что вообще-то было видано-перевидано в других местах… но здесь было каким-то особым, чуть-чуть отличным от всего, попадавшегося прежде. Каждая застреха, каждая завалинка да и вообще все тут чуть ли не кричало: «Это и есть Россия».

— Кто бы сомневался, — тихо пробормотал сын отца-гуркха и матери-медсестры, чертовар Богдан Арнольдович Тертычный.

Караван неторопливо въехал в город. Люди тут были, хотя и немного. На лавочке у крыльца ухоженного, покрытого затейливой резьбой дома, сидел маленький человек, весь ушедший в чтение газеты. Когда верблюды проходили мимо, академик свесился со своего, прищурился и прочел название газеты:

— Женьминь… жибао. Однако!..

Сидевший на лавочке человек в ужасе скомкал газету. Был это никто иной, как старый наш знакомец Василий Васильевич Ло, глава китайской общины Арясина и духовный наставник фанзы «Гамыра», никем на Арясинщине не виданный с самого лета. Драться одному против двадцати семи, не считая верблюдов, ему было явно невыгодно, да еще и Богдан немедленно узнал в лицо заклятого врага, отравившего своими жертвоприношениями все високосное лето. Одного такого врага Богдан уже вез к себе домой нанизанным на рог пресвитера Антибиотика. Второго рога у Антибки, конечно, не было, но у чертовара вообще не оказалось времени на размышления. Бросив газету, Василий Васильевич Ло юркнул в калитку и грохнул тяжелой щеколдой. Через мгновения из резного домика понесся гром утвари: видимо, окопавшиеся тут беглые китайцы собирались бежать дальше.

Верблюдам никто не дал приказа остановиться, они прошли мимо, а Богдан склонил голову к плечу, немного подумал — и решил плюнуть. И как только он решил — был ему дан знак: первый верблюд каравана, как и возле камня-указателя, повернул голову — и плюнул. Не фигурально, а на самом деле. Притом не в сторону резного домика, а вдаль по истоптанной куриными следами земляной дороге: вероятно, это был его способ указывать путь.

Город состоял из двух-трех улиц, на перекрестье которых можно было найти что-то вроде казенных зданий, тут были, кажется, кабак, пожарная каланча, почта, полицейский участок. За низким окном в участке сидел ребенок с неестественно большой головой, с деревянной ложкой в руке; ложка медленно и тяжело отбивала по подоконнику тупой ритм. Прочие дома на улицах стояли не по-современному, отнюдь не фасадами наружу, нет: по допетровской традиции прятались они в глубине дворов, оставаясь почти невидимыми за серыми досками заборов. Неуютный это был город. Но люди в нем жили, дым струился из труб, пахло печеным хлебом и горелым мусором. С колоколенки в обители плыл тихий звон к вечерне.

На заборе возле каланчи Богдан заметил огромного черного петуха. Такие хорошо обучались астрономическому кукареканию, и чертовар подумал — «Надо бы выкупить…». Однако петух поднял голову, задрал клюв, словно собираясь попить воды, а потом громко сказал:

— Я — ворон!

После этого петух подпрыгнул и вверх лапами исчез за забором. Такой петух для дрессировки уже не годился. Его уже кто-то другой выдрессировал.

— Федор Кузьмич, — тихо сказал академик, — вам не кажется, что в этой самой России и понимать-то нечего? И вполне можно домой отправляться?

Старец огладил бакенбарды, потом провел ладонью по белому меху верблюжьего горба.

— Вполне, Гаспар Пактониевич. Ну, хотели мы с вами эту Россию повидать. Потому как бывает нечто, о чем говорят — «смотри, вот это новое»… Ну, дальше по тексту. Повидали — и хорошо.

Путники въехали на неширокий мостик, перекинутый возле пожарной каланчи через Псевду, и город сразу остался где-то далеко за спиной. Все его достопримечательности были осмотрены, и не стоило тратить времени: дома ждали тревожащиеся родственники, дома ждали дела. Мыслями чертовар был уже на работе.

Фердинанд, зеленая звезда, зорко следил за следованием белого каравана через великое болото. Караванщик Кондратий Харонович совершенно зря опасался реки Псевды: сегодня полагалось исполняться приметам, сегодня верблюды прошли бы по речной влаге словно посуху. Но и в том беды нет, что по мосту перешли. Иной раз человеку спокойней лишними чудесами себе голову не забивать.

Фердинанд глянул на запад и увидел, как по Можайскому шоссе от Москвы мчится с недозволенной скоростью машина марки «фольксваген-фаэтон», а за ее рулем, кусая губы и шепча беззвучные проклятия, расположился неудачливый кандидат в российские канцлеры Андрей Козельцев, князь Курский. Похоже, его бегству из России велено было не препятствовать. Но его судьба Фердинанда совершенно не интересовала.

Караван удалился в гущу осинового леса, елки попадаться перестали. За спиной каравана по реке Псевде с дикой резвостью пронеслось долбленое корыто, в нем сидел дикий мужик Ильин и греб ложками. Опять он опоздал. Опять его никто не окликнул, не спросил, зачем он гребет именно ложками. От обиды Ильин сплюнул в реку и исчез вовсе.

На площадь возле каланчи вышел человек в шутовском костюме, сшитом из двух половин: левая часть его была желтой, правая — красной. Лицо человека было размалевано, в руках он держал старую лютню. Человек присел на завалинку, закинул ногу на ногу, подстроил струны. Потом тихо запел древний сказ от женского лица, предназначенный только для этого дня в году:

Ну просила ж я, просила ж я вчера его:

«Фердинанд, не езди ты в Сараево…»

День кончился, город замкнулся, елки встали вокруг него непроходимой стеной. Путь в Россию открывается только раз в году, да и то идти этим путем можно не иначе, как на тринадцати трехгорбых верблюдах, из которых первый непременно должен уметь особо точно плеваться, а последний непременно обязан нести на своих горбах юную девственницу; следовать надо в сопровождении верного, непременно бегущего по земле слуги, черта с одним рогом, академика с сияющей лысиной, никого не убившего человека по имени Кавель, а также русского царя в отставке, причем только под зорким присмотром зеленой звезды, и непременно поспешая домой, к работе, которую никто и никогда не сделает вместо тебя.