Сказки старой Англии - Редьярд Киплинг

Он поднял лицо, и я увидел, что у него один глаз и что он слаб и тонок, словно сухой тростник.

«Послушай, отец, – повторил я, – кто за тебя поручился?»

Он покачал головой, и я задал вопрос на саксонском наречии:

«Чей ты? Кто твой господин?»

«У меня с собой грамота, писанная Раэри, королевским шутом, – прошелестел он наконец. – Должно быть, Раэри и есть мой господин».

Он вытащил из котомки сложенный листок; подошел Хью и прочел его. Там говорилось, что старый паломник служит у Раэри и что сам Раэри – королевский шут. На обороте была еще латинская надпись.

«Это еще что за чертовщина? – нахмурился Хью, перевернув письмо. – Pum-quum-sum-oc-occ. Может, колдовство?»

«Черная магия, – проворчал Незерфилдский священник (он когда-то был монахом в Баттлском аббатстве). – Говорят, что Раэри скорее поп, чем шут, а прежде всего – чернокнижник. Вот тут подписано его имя, а вот и печать – петушиный гребень: это для неграмотных».

И он покосился на меня.

«Ну так покажи нам свою ученость, – сказал я ему, – и прочти эту надпись».

Коротышка-священник исполнил мою просьбу, только сперва поломался и почванился.

«Сие заклинание, взятое, как я полагаю, у волшебника Виргилиуса, гласит: «Когда умрешь и будешь мертв, и Минос (так звали судью у этих язычников) произнесет тебе свой приговор, – тебя ни плутовство, ни красноречье, ни добрые дела не воскресят». Ужасные слова! Они не оставляют душе ни малейшей надежды на спасение!»

«Все ли тут правильно? – робко спросил паломник и потянул Хью за плащ. – О потомок королей, скажи, меня теперь не тронут?»

Хью состоял в родстве с графом Гудвином, и об этом знал весь Сассекс. Но никто из местных не посмел бы вспомнить о его королевской крови в присутствии нормандцев. Король может быть только один!

«Все в порядке, – сказал Хью. – Но день будет долгим и жарким. Мы сейчас пойдем дальше, а тебе бы лучше отдохнуть».

«Нет, я хочу с тобой, родич», – сказал он, будто малый ребенок. Он и вправду был так стар, что сделался подобен дитяти.

Мы опять растянулись цепью, но не прошли и сотни шагов, как Де Акила протрубил в рог, приказывая всем остановиться. Вскоре послышался топот, и на поляну вылетел юный Фулк: да-да, сын изменника Фулка, тот самый чертенок, что поджигал солому в замке Пэвенси[12].

«Дядюшка! – закричал он (взрослый парень, а все еще величал меня дядюшкой), – эти нормандские глупцы, что стреляли в вас нынче утром, говорят, будто ваши загонщики выкрикивали преступные слова против его величества. Это дошло до длинных ушей короля Гарри, и вам велено явиться к нему и держать ответ. Дело пахнет большими штрафами, но я с вами, дядюшка, – по самую рукоятку!»

И он умчался прочь. Хью сказал мне:

«Это старый безумец из свиты Раэри крикнул про Вильяма Рыжего. Я сам его слышал и Незерфилдский священник тоже».

«Тогда, – говорю, – пусть Раэри и отвечает за своих людей. Подержи его пока при себе, я пошлю за вами».

И я поспешил к королю.

Его величество был с Де Акилой возле главного укрытия – там, в долине, у Виландсфорда. Его придворные – рыцари и дамы в ярких одеяниях – расположились на краю поляны. Я преклонил колено со всей учтивостью, но Генрих посмотрел на меня холодно.

«Как это вышло, – спросил он, – что ваши загонщики выкрикивали угрозы королю?»

«Кто-то раздул эту историю, – ответил я. – Просто какой-то старый безумец крикнул: «Берегитесь! Вильяму Рыжему хватило одной стрелы», когда молодые рыцари начали стрелять прямо в нас. Двое моих загонщиков ранены!»

«Я сам накажу этого человека, – сказал Генрих. – Чей он?»

«Он служит Раэри», – отвечал я.

«Раэри? – переспросил король. – Значит, у моего дурака есть собственный дурак?»

За деревянной оградой звякнули бубенцы, и перед нашими глазами закачалась длинная нога в красном чулке, а за ней другая, в черном. Раэри, королевский шут, не спеша оседлал загородку и посмотрел на нас сверху вниз, потирая подбородок. Долговязый, стриженый, с глубоко посаженными глазами и печальным лицом монаха под колпаком шута… Колпак у него был в виде петушиного гребня, и он скручивал и закручивал его так и сяк, будто полоску мокрой кожи.

«Уж не обессудь, братец, – протянул он. – Коли я терплю твоего дурака, так и ты потерпи моего».

Он сказал это прямо в лицо разгневанному королю! Клянусь душой, королевский шут должен быть храбрым, как лев!

«Теперь давай рассудим это дело, – не спеша продолжал Раэри. – Пусть эти двое славных рыцарей повесят моего дурака за то, что крикнул королю Генри: остерегись, мол, гонять саксонских оленей по лесам, где свищут саксонские стрелы… Ах, братец! Когда бы твоему братцу Вильяму Рыжему, который, как мы надеемся, пребывает ныне среди святых, кто-нибудь вовремя присоветовал остеречься стрел в Нью-Форесте, – тогда, не правда ли, один из нас, четырех дураков, не был бы теперь коронованным дураком всей Англии. Так повесьте же дурака, что служит дураку!»

И заметьте, как умно этот Раэри повел дело. Он сам приказал нам повесить своего слугу. Но разве посмеет король подтвердить приказ шута, да еще такому знатному барону, как Де Акила? Генрих ничего не мог поделать; мы тоже молчали.

«Что? Не хотите вешать дурака? – ухмыльнулся наконец Раэри. – Ну так, во имя Господа, убейте хоть кого-нибудь! Вы ведь на охоте!»

И он широко и громко зевнул, прямо-таки от уха до уха.

«Генри, – говорит он, – в следующий раз, когда я засну, не докучай мне своими глупостями».

И – кувырк! – опрокинулся назад, за ограду.

Я знал веселое бесстрашие Хью и Де Акилы, но никогда и нигде не встречал я такой безумной, отчаянной храбрости, как у этого шута.

– А король что сказал? – не вытерпел Дан.

– Генрих уже открыл было рот, как вдруг юный Фулк – он пришел туда вслед за нами – громко засмеялся и, как это бывает с мальчишками, все не мог остановиться. Он упал на колени, чтобы просить прощения у короля, но тут же с хохотом повалился на бок.

«Ноги! – заливался он. – Эти тощие ноги… черная и красная, когда он… ой, не могу… кувырнулся назад!»

И тут будто гроза разразилась: это расхохотался суровый наш государь. Он топал ногами, хватался за бока и трясся так, что дрожала ограда… Гроза пронеслась, и опасность миновала.

Король утер слезы и подал знак Де Акиле начинать новый гон.

Когда показались олени, король, к нашей радости, стрелял, оставаясь в укрытии, и не поскакал вслед за раненым зверем, как Вильям Рыжий. Эти рыцари и бароны совсем распоясались и пускали стрелы куда попало!