Конан. Карающий меч - Роберт Говард

Сейчас я работаю над подобной историей — историей о Конане. Послушай меня. Когда цивилизация умирает, нормальная, приемлемая жизнь не в состоянии удовлетворить ненасытные аппетиты куртизанок и 0 конечном счете всех людей. Они обращаются к лесбиянству и подобный вещам, чтобы удовлетворить свои желания... Я собираюсь назвать ее “Красное пламя страсти”».

«Красное пламя страсти», очевидно, было тем самым рассказом, которому предстояло стать «Гвоздями с красными шляпками», но Говард еще не был готов воплотить свою идею на бумаге. Несколько месяцев спустя, в конце апреля или в мае 1935 года, у него состоялся еще один разговор на эту тему с Новелайн.

Боб добровольно согласился с тем, что не закончит писать о Конане. Мне было жаль, потому что меня не слишком интересовал Конан, судя по той малости, что я просмотрела.

Боб сказал, что у него есть идея рассказа о Конане, которая почти сформировалась, но он еще не готов писать. Пока что он лишь сделал несколько заметок и отложил их до тех пор, пока сюжет не сложится полностью в его сознании.

«О чем он?» — спросила я.

«Думаю, это будет самое сексуальное и кровавое. из того, что я написал. Но вряд ли тебе это интересно».

«Нет, если оно кровавое.— Я озадаченно посмотрела на него.— Что ты подразумеваешь под “сексуальным?”»

«О господи. В моих историях о Конане полно секса».

(...)

Я не замечала, чтобы в рассказах о Конане, которые приносил мне Боб, было хоть что-то о сексе. Кровь — да. Секс — нет.

«У тебя в рассказах о Конане есть секс?» — недоверчиво спросила я.

«Черт побери, да. Именно этим он и занимается — пьянствует, распутствует, дерется. Что еще было тогда в жизни?»

Однако прошло еще несколько недель, прежде чем были написаны «Гвозди с красными шляпками».

Одной из причин было шаткое финансовое положение «Уэйрд тэйлз». Шестого мая 1935 года Говард жаловался Фарнсуорту Райту: «Всегда ненавидел писать подобные письма, но крайняя необходимость меня вынуждает... Короче говоря, мне срочно нужны деньги... Как вы знаете, прошло шесть месяцев с тех пор, как “Люди Черного круга” (повесть, за которую мне причитается плата) появился в “Уэйрд тэйлз”. Журнал должен мне свыше восьмисот долларов за уже опубликованные вещи — достаточно, чтобы расплатиться по всем долгам и снова встать на ноги, если я смогу получить все сразу. Может быть, это и невозможно. Не хочу выглядеть неблагоразумным; я знаю, что время тяжелое для всех. Но не думаю, что буду неблагоразумен, если попрошу выдавать чек каждый месяц, пока не будем в расчете. Честно говоря, в том темпе, как это происходит сейчас, я успею состариться, прежде чем мне все заплатят! А деньги нужны срочно». Нужда Говарда в деньгах была вполне реальной, так как здоровье его матери быстро ухудшалось и затраты на лечение и уход были крайне высоки.

Потребовалось еще одно серьезное событие в жизни Говарда, чтобы нов сеть наконец родилась: в начале лета Новелайн Прайс начала встречаться с одним из лучших его друзей, Трюэттом Винсоном, ничего ему не сказав. Говард узнал об этом через несколько недель, когда они с Трюэттом собирались вместе отправиться в Нью-Мексико. Винсон и Говард отсутствовали педелю, и можно только представить себе душевное состояние Говарда в эти дни.

Кульминацией поездки был визит в Линкольн, место знаменитой «Кровавой войны в округе Линкольн». Именно там Говард нашел последние элементы, необходимые ему для «Гвоздей с красными шляпками», поскольку все псевдоацтекские имена и названия, Ксоталан и его обитатели, имеют свое происхождение не в районе озера Эвад, но в крошечном американском городке. Следующий отрывок из письма Говарда Лавкрафту от 23 июля 1935 года достаточно длинный, но он важен для понимания того, что Говард пытался сделать в «Гвоздях с красными шляпками».

[Мы с Винсоном] приехали в старинный Линкольн, дремлющий среди мрачных гор, словно призрак кровавою прошлого. Уолтер Нобль Бернс, автор «Саги о Билли Киде», сказал о нем: «Городок уснул в конце войны и с тех пор так и не пробудился. Если не появится железная дорога, которая свяжет его с остальным .миром, он, возможно, так и будет спать тысячелетиями. Сами увидите. Линкольн сейчас такой же, каким его знали когда-то Мерфи, Мак-Суин и Билли Кид. Это анахронизм, нечто вроде города-мумии...»

Не могу предложить лучшего описания. Город-мумия. Нигде еще я не оказывайся лицом к лицу с прошлым столь живо, нигде прошлое не было столь реальным, столь понятным. Казалось, будто я шагнул из моего собственного времени во время более старое, каким-то образом уцелевшее. Линкольн — город-призрак, мертвый город', и тал не менее он живет жизнью, которая умерла пятьдесят лет назад... Потомки старых врагов мирно живут бок о бок в этой глуши; но я вдруг задумываюсь, действительно ли мертва старая вражда, или угли лишь тлеют, и от неосторожного дуновения может вспыхнуть пламя.

(...)

Я никогда и нигде не испытывал в точности таких же ощущений, как те, которые вызвал Линкольн,— чувство всеобъемлющею ужаса. Если есть в этом полушарии место, посещаемое призраками, то это Линкольн. Я чувствовал, что если проведу здесь ночь, то призраки убитых будут бродить в моих сновидениях. Сам городок напоминает белый ухмыляющийся череп. Я словно чувствую скелеты в земле под ногами. И это. как я понимаю, не полет фантазии. То и дело чей-то плуг выкапывает человеческие кости. Столько людей погибло в Линкольне.

(...)

Линкольн — город призраков, но для мет его делает таковым не просто факт, что здесь погибло столько людей. Я бывал во многих местах, где смерть собирала обильную жатву... Но ни одно ил этих мест не произвело такого впечатления, как Линкольн. Мое восприятие не было окрашено явным ужасам, как в Линкольне. Думаю, я знаю почту. Бернс в своей прекрасной книге, описывающей эту войну, полностью упустил один крайне важный элемент — влияние географического или, может быть, топографического фактора на местных жителей. Думаю, именно этот фактор является причиной необычной жестокости и кровавости, с которой велась война, потрясшей каждого, кто когда-либо занимался изучением этой междоусобицы и лежащей за ней психологии. Лолина, в которой находится Линкольн, изолирована от остального мира. Широкие пустынные и гористые пространства отделяют ее от остального человечества, они слишком бесплодны для того, чтобы поддерживать человеческую жизнь. Люди в Линкольне потеряли связь с миром. В подобной изоляции их собственные проблемы и взаимоотношения приобрели важность и значимость, не соответствующие их реальному смыслу. Слишком скученные в одном месте, накапливались и нарастали обиды и ревность, пока не достигли чудовищных размеров и не вылились в кровь и жестокость, которые потрясли даже привыкший ко всему тогдашний Запад. Представьте себе эту узкую долину, скрытую среди голых холмов, изолированную от мира; ее жители вынуждены жить бок о бок. ненавидя друг друга и в конце концов —убивая друг друга. В столь ограниченных, уединенных местах человеческие страсти тлеют и вспыхивают, питаясь породившими их причинами, пока не разгорятся с силой, которую вряд ли могут вообразить себе жители более благоприятных мест. Должен честно признаться, я с ужасом представил себе кошмар, охвативший эту залитую кровью долину; дни и ночи, проходящие в напряженном ожидании, когда же наконец загремят выстрелы и люди начнут умирать как мухи,— а потом наступает тишина и снова нарастает напряжение. Никто, ценящий свою жизнь, не осмеливается заговорить; когда в ночи раздается выстрел, а за ним предсмертный крик, никто не осмеливается открыть дверь и посмотреть, кто погиб. Я представил себе людей, скученных, споено крыс, в ужасе и крови сражающихся за свою жизнь; днем они занимаются своими дневными делами, не раскрывая рта и отводя взгляд, в любое мгновение ожидая пули в спину, а ночью лежат, дрожа, за запертыми дверями в ожидании неслышных шагов, скрипа засова, вы стрела в окно. Междоусобная вражда в Техасе обычно шла открыто, на широких просторах штата. Но природа долины Бонито определила природу этой вражды — сосредоточенной в одном месте и потому ужасной. Я слышал о людях, которые сходили с ума в уединенных местах; мне кажется, что война в округе Линкольн была окрашена безумием.