Год Огненной Змеи - Цыден-Жап Жимбиев

— Нельзя рядом с ребенком. И ты не кури. Слышишь, Дондок?

— От табаку теплее не станет, — поддержал ее Санджи.

— А ты, парень, помалкивай, не встревай в семейный разговор. Балмацу, ты почему со мной говорить не хочешь?

— Хватит, наговорились. Я видеть тебя больше не хочу. У меня теперь сын есть, — спокойно отвечает Балмацу.

Сколько раз убеждал ее Санджи, чтобы не расходилась она с мужем, попыталась вернуть его, а теперь ему хочется, чтобы Дондок куда-нибудь исчез, совсем, навсегда, оставил в покое эту женщину.

«Черт возьми! Что с бабой случилось? — диву дается Дондок перемене в жене. — Раньше, когда хотел, приезжал, уезжал — слова не говорила, а тут даже близко не подпускает. Неужели не удастся зиму у нее провести, до тепла продержаться?..»

— Ты еще пока мне жена, — говорит он с досадой. — И ребенку отец нужен.

Спокойствие покинуло Балмацу. Она вот-вот готова взорваться. Сколько ей пришлось помучиться, вытерпеть с этим типом, сколько было скандалов, пока жили вместе, сколько ходила она, разыскивая его во время загулов, даже на Хильгиндинский аршан ездила, дура, уговаривать… И муж он никудышный, а отец — тем более.

— Не нужен ты нам, Дондок. Ни мне, ни ребенку. И держись от нас подальше. Видеть тебя больше не хочу!

— Вы к тете Балмацу не приставайте! — сердито предупреждает Санджи.

— Что?.. Балмацу — тетя? Ух, какая у тебя хорошая тетя! Ха-ха-ха! — раскачиваясь взад-вперед, Дондок фальшиво смеется.

— Я Санджи за родного брата считаю, — сверкнула глазами Балмацу.

— Ха!.. Родня, значит? А может, вы еще ближе родня, чем тетя с племянником или брат с сестрой?

— Не валяй дурака, Дондок, — устало произносит Балмацу. — И не меряй людей по себе.

Санджи придержал коня, положил тяжелую руку на плечо Дондока.

— Ведите себя прилично. А то я вас высажу. Возьму и вышвырну.

— Чего болтает этот калмык? — распетушился было Дондок. — Я тебе…

На большее его не хватило — струсил. Представил, что этот сильный парень запросто ссадит и оставит одного посреди степи, — примолк, и Балмацу пожалела, заступилась.

— Ладно, оставь его, Санджи. Скоро доедем. Давай-ка у Эрдынеевых остановимся, отдохнем. Ты ведь к ним собирался?

Санджи свернул к показавшимся слева трем юртам табунщиков.

Нет ничего для степняка дороже коня.

Как величайшая драгоценность, воспет он в песнях народных. Легенды сложены о конях.

Табуны — украшение степей. Рождаются и вырастают в степных табунах скакуны для легендарных баторов-богатырей, резвые кони, первыми мчащиеся на больших скачках, и крепкие, выносливые рабочие лошади, без которых тоже не обойтись.

Как и столетия назад, пасутся в степях круглый год табуны. Едят самые сочные травы, пьют самую чистую воду кони. Нет умнее и красивее животных!

Диковатые нравом, с гордыми головами, пышными гривами и хвостами, бьют о землю копытами, подрагивают крупами гнедые красавцы, настороженные, готовые мгновенно умчаться в бешеной скачке в открытую степь — потревожь их только. Не вдруг подойдешь к таким коням, будь ты и смелый человек. Посмотри, полюбуйся на них: то сгрудятся тесно они и заливисто ржут, то не поладят между собой, грызутся, поднимаются на дыбы, ударяют друг друга копытами…

Хангильские кони — славные кони. Выращивают их опытные табунщики, уважаемые в колхозе люди. Все они настоящие буряты, из тех, кто трех лет от роду уже крепко сидит в седле, семи лет завоевывает призы на скачках, а в восемнадцать укрощает диких трехлеток.

Вот они, хозяева табунов, — Эрдэни Намсараев, Бато Боролдуев, Дугар Цыдыпов — в коротких легких полушубках, с уздечками в руках и укрюками-ургами у поясов стоят возле юрт, всматриваются, кто это к ним пожаловал. Крепкие, закаленные мужчины. Им и мороз нипочем.

Приветливо встретили Балмацу с ребенком, отвели в тепло. На Дондока-брехуна и не посмотрели. Парню-калмыку обрадовались.

— Амар сайн, Санджи!

— Мы тебя заждались. Думали — не приедешь.

— Ну, выбирай любого коня!

— Амар сайн, друзья! — здоровается Санджи.

С малых лет мечтал он о быстрых, как ветер, конях. Каждый мужчина — если он настоящий мужчина — должен за свою жизнь укротить хотя бы одного скакуна. А Санджи считал себя настоящим мужчиной.

— Давай, брат Санджи, покажи свою удаль! — похлопал его по плечу старший табунщик Эрдэни.

— А ну как свалюсь? — смеется Санджи.

— Ничего! — успокоил его Бато. — Если наездник падает, конь свою гриву подстилает. А молодому парню раз или два с коня упасть даже полезно.

— Ну что ж, попробую…

— Вот тебе сбруя. Ургу держи. Бери седло, уздечку. А вот мой скакун. Лови любого неука, — сказал Дугар.

Оседлал Санджи коня, вскочил в седло, направился к табуну. Хороший скакун у Дугара. Как в сказках говорится, мчит «чуть пониже синеющего неба, чуть повыше зеленеющей травою земли». Умный скакун, специально обучен дикарей-неуков ловить. Наездник, правда, оказался совсем неопытный, пришлось скакуну с ним помучиться, пока заарканили серого в крупных пятнах-яблоках жеребчика.

Однако поймать коня-дикаря — невелика хитрость. С этого только все и начинается.

Санджи пригнал Серко к коновязи, привязал его. Оттянув за уши непокорную голову коня вниз, взнуздал его, спутал ему ноги. Табунщики стояли рядом с непроницаемыми лицами. Ни один слова не проронил, совета не подал, руки не протянул, чтобы помочь. Не упрекнули, не пошутили, не обидели ехидным словечком табунщики парня, хоть и был он неловок, нерасторопен, неуклюж. За то время, что Санджи треножил коня, любой из табунщиков управился бы с несколькими. В том ли дело? Сейчас на глазах у них рождался мужчина.

Еще больше пришлось повозиться Санджи с седлом. Серко, словно обезумев, тряс головой, выгибал шею, фыркал, раздувая снег, разбивал копытами мерзлую землю, не давался. Негромко уговаривая, успокаивая коня, Санджи пытался подойти к нему поближе, осторожно коснуться его трепещущего тела. Еще пуще взбеленился дикарь. Парень даже испугался — не повредил бы себя молодой конь. Набрался терпения. Снова и снова, закусив губу, пытается приблизиться к непокорному жеребцу. Удача! Седло наброшено. Но что вытворяет теперь Серко! Как только ни старается он сбросить с себя ярмо.

Улучив момент, Санджи крепко сжал повод, кинул ногу в стремя и вскочил в седло. Конь от неожиданности вздрогнул, замер на мгновение, но тут же, очнувшись от оцепенения, начал немыслимый бешеный танец, стремясь во что бы то ни стало сбросить со спины всадника.

Как бы не так! Санджи словно прикипел к седлу, крепко сжал ногами ребра коня, чуть пригнулся вперед, схватился одной рукой за луку: не сшибешь. Он тянет изо всех сил узду, чтобы Серко не согнул шею, направляет его в глубокий снег. Настолько увлекся, что не заметил, как