Большая книга перемен - Алексей Слаповский

«Почему?»

«Я максималист – страшный. Я парторгом был полжизни, я в идею коммунизма свято верил, я был партийней самой партии, жил строго по кодексу строителя коммунистического будущего. Если поверю, это значит – всю жизнь менять. Я себя знаю – в посты ударюсь, начну других осуждать, к попам присматриваться, в общем, церковней самой церкви сделаюсь. Поэтому доживу уж так как-нибудь».

Павел Егорович, возможно, именно из тех, кто пришел в религию не за верой, а за неверием, хотя сам того не подозревает. Неважно. Он в процессе, в пути и, возможно, найдет то, на что не надеялся.

Доли секунды хватило отцу Михаилу, чтобы заглянуть в тот уголок души, где у него хранились эти мысли, одним взглядом осмотреть, вспомнить их и тут же вернуться в разговор.

– Как это вы не знаете? – спросил он. – Что она сама говорит?

– Говорить она может что угодно. Дело такое: у нее больная мать, очень больная. Я ей помогаю. Девушка сама попросила. И сказала, что готова стать моей женой.

– За помощь?

– Получается, так.

– То есть не по любви?

– Это самый сложный вопрос. Мне кажется, у нее любви ни к кому нет. Все на уровне – нравится не нравится. Я ей нравлюсь. А потом понравлюсь еще больше, уверен. Мы, кстати, венчаться будем.

Само собой, подумал отец Михаил, как же без венчания – надо же боженьку задобрить. Да и красивый обряд, ничего не скажешь.

– Вы вдовец, насколько я помню?

– И что? Церковь вдовцам венчаться не разрешает?

– Почему? Вдовец свободен, может венчаться. Просто – как люди посмотрят?

– Отец Михаил, при чем тут люди? Это вопрос мой и ее. И больше ничей.

– Божий, – напомнил отец Михаил.

– А, ну да. Извините.

Извиняется, будто с начальником говорит, подумал отец Михаил. И сказал:

– Если и вы, и она не видите никаких препятствий, то… А с ней мне можно поговорить?

– Боюсь, неверующая она. Если вообще крещеная.

– И что? В церковь же мы пускаем некрещеных, паспортов не спрашиваем. Да и не записано там.

– Не знаю, отец Михаил. Я вот в Евангелии читал: правая рука не должна знать, что делает левая. Или левая. А я, выходит, сам добро делаю, а сам знаю, что не задаром?

– Написано правильно, не должна. В идеале. А в жизни сплошь и рядом знает. Ну и что? У кого-то больше знает, у кого-то меньше.

– У вас, отец Михаил, прямо как у Эйнштейна получается, все относительно.

Раздражаться начал, огорчился отец Михаил.

– Да нет, – мягко сказал он. – Просто не бывает ничего идеального. В Евангелии написано, как должно быть, но это не значит, что оно прямо сразу так и есть. А будете слишком себя шпынять за правую руку, вообще никогда о ней не забудете.

– Что же, и веры идеальной нет? – мрачно спросил Павел Витальевич.

– Она не может быть идеальной или не идеальной. Или есть – или нет. Вы со слабостями не путайте. Я вот верую непреложно, а слабости имею. Курить не могу бросить всю жизнь, иногда оскоромлюсь, гортанобесие, чтоб ему, водочку иногда…

– Вы извините, батюшка, – сказал Павел Витальевич с призвуками подступающего гнева, – я к вам о серьезных вещах пришел поговорить, а вы про водочку.

– Ладно, о серьезных. Вы сами понимаете, что дело задумали неправильное. Не люблю про похоть говорить, но она вас одолевает.

– Угадали! – сказал Павел Витальевич уже с вызовом. – Но похоть для чего? Плодиться и размножаться!

– Вы уже размножились, у вас дети есть. Вам девушку хочется. Молодую. Думаю, что красивую, даже очень.

– Опять угадали.

– А чего тут угадывать? Машина у вас вон какая. Вы же простенькую не купите?

– Могу себе позволить.

– Вот и к девушке этой вы так относитесь: могу себе позволить. Давайте по-житейски рассуждать: у нее, как я понимаю, материальные проблемы. Вы богатый, хоть и пожилой. Нехитрая ведь история. И ничего в этом хорошего нет. Если бы она в вас действительно влюбилась, сама бы захотела замуж – без всяких условий, тогда да, понимаю. Но вы же сказали: сперва попросила помощи, а потом сказала, что может замуж выйти. А вы начинаете придумывать – нравитесь вы ей, не нравитесь. Девушка стоит перед вопросом, продаться или нет, а вы хотите – чего? Чтобы я вам сказал: покупайте? Не дождетесь, Павел Витальевич.

Отец Михаил сказал это очень негромко, но твердо.

В уме же добавил: «Дурак, а ограда?»

Но, похоже, сегодня до ограды разговор опять не дойдет.

– По-житейски, значит? – хмыкнул Павел Витальевич. – Это я мог бы и к психотерапевту сходить. А лучше – к юристу. Я у вас как у священника спрашиваю.

– А как священник я могу сказать: помолитесь, спросите у Бога, откройте ему свои помыслы.

– Ясно. Я так и думал, – сказал Павел Витальевич, причем сказал с удовлетворением.

– Что вы думали?

– Что церковь только успокаивает, а от вопросов уклоняется.

– Это почему?

– Да потому! Помните, я один раз вам всю ночь рассказывал про свою жизнь, исповедовался. И что в гибели людей повинен – сам не убивал и прямых приказов не давал, но точно знаю, и без приказов для моей выгоды мочили людей! Хорошо намеки понимали! И про все другое рассказывал, если помните. А вы что? Велели каяться и молиться!

– А я должен был вас в тюрьму посадить? Не имею полномочий.

– Проклясть вы меня должны были! От церкви отлучить! Толстой, вон, Лев Николаевич, сколько славы и пользы русскому народу принес, а ему анафема! А я людей грабил – иди с миром, молись, сын мой! Так?

Отец Михаил налил себе чаю, этим действием образуя паузу и давая Павлу Витальевичу успокоиться. Потом медленно проговорил:

– Если вам так проклятия хотелось – сами бы себя прокляли. Ну, не прокляли, а… Да и не исповедовались вы, а хвалились. Вот я какой грешник, а не боюсь рассказать. Не боюсь признаться. Для вас уже это был подвиг. А покаяния и тогда не было, и сейчас нет. Да еще хотите, чтобы я вам индульгенцию на новые грехи выдал.

– Вы так все поняли?

– Извините, если ошибся.

– Как вы можете ошибиться? У вас же православие, а православие это что?

– Павел Витальевич, я третью ночь по четыре часа сплю…

– Успеете, отоспитесь! Православие – это как бы правильно славить? Все не правы, а вы правы?

– Это слишком сложный вопрос…

– У вас все сложно! А на самом деле ничего сложного! Православие, как я понял, это не правота, а право! Право – славить. Право – считать себя лучше всех. Вы вот мне про машину, а я сказал, что могу себе позволить. Да, могу. Имею право. А вы разве не можете себе позволить? И позволяете, отец Михаил, считать себя лучше всех! Всех язычников, кто до Христа жил, – в ад! Мусульман – в ад! Буддистов – в ад! Да и католиков с протестантами туда же, они же неправильные христиане! А китайцы? Они вообще неверующие, у них там только какой-то Конфуций, правила жизни и никакого бога! Все полтора миллиарда – в ад? А индийцев миллиард с лишним – в ад? А вы все – в рай? Ну, не все, но хотя бы некоторые. Потому что имеете право, вернее, сами его себе присвоили, можете себе это позволить! Крестовые походы – можете себе позволить! Инквизиция – можете себе позволить! Десятину лупили веками – можете себе позволить! И чем вы в таком случае лучше меня? Да, имею право и могу себе позволить! А если сомневался, то потому, что думал, что, может, это как-то нехорошо с точки зрения веры. Спасибо, отец Михаил, я понял, с точки зрения веры это никак!