Ночная охотница - Сергей Осипов

– Я потом тебе отдам, – мрачно добавила Монахова. – Блин, спрячь меня скорее… Нет, не успеем, – она натужно улыбнулась. – Оленька! Привет…

– Чмоки-чмоки, – радостно сказала Оленька и поцеловала Монахову в обе щеки. – А ты, наверное, Настя!

Настя вытерла помаду со щек и подумала, что можно было все-таки попробовать спрятаться. В Оленьке было не меньше метра восьмидесяти, к этому прилагались: очень короткая юбка и чисто символическая розовая маечка с нарисованным котенком, крохотная сумочка, невероятно ровные и белые зубы, кукольной красоты личико…

И еще она все время говорила.

– Куда-то собираетесь, да? Приятно провести время? – Говоря это, она почему-то трогала Настю за плечо.

– Ага, на дискотеку, – сказала Монахова.

– Шикарно! Я с вами, только вот сейчас посмотрю почту, я ведь жду письма…

– Что это было такое? – спросила Настя, отряхивая плечо и глядя, как Оленька роется в ячейке с письмами у столика вахтерши. – Что это за Оленька? Почему вообще она – Оленька?

– Потому что она так себя называет. Ах да, и еще она живет напротив твоей комнаты. Перевелась весной. Что еще сказать? Что она дура? Это значит незаслуженно оскорбить всех дур. Я думала, что такое бывает только в комедиях про глупых блондинок….

– Она блондинка, – констатировала Настя.

– И она идет обратно, – процедила Монахова.

– Если она еще полезет целоваться…

Целоваться Оленька не стала, она просто взяла Настю и Монахову под руки и буквально вытащила их на улицу. Не переставая улыбаться.

– Вообще-то мы за сигаретами, – проскрипела Монахова на ходу.

– Не на дискотеку?

– Нет…

На секунду Оленька загрустила, но потом мир снова засиял для нее во всем великолепии:

– Ничего, мы можем просто прогуляться, подышать свежим воздухом, сделать необходимые покупки… Настя, мне так много про тебя рассказывали! Так здорово, что мы наконец познакомились!

– Нет слов, – сказала Настя. – Так ты, значит, перевелась?

Последствия этого вопроса оказались сравнимы со взрывом речной плотины; Настя почувствовала, что ее уносит потоком абсолютно ненужной информации, которая лилась из перламутрового ротика Оленьки. Собственно, смысл всех этих слов сводился к тому, что Оленьке в университете все нравится и она тоже всем нравится, так что мир в целом и в частностях безоговорочно прекрасен…

На какое-то время Настя сумела абстрагироваться от нескончаемой Оленькиной болтовни, но потом защита была нарушена:

– …Антонина Эдуардовна – очень хороший преподаватель, и Николай Семенович тоже…

– Ага, – влезла Монахова. – Только ты на его занятиях не садись на первую парту.

– Это почему?

– Он когда говорит, слюной брызжется. Первые ряды обычно все по уши в слюнях сидят…

– Да? Спасибо, что сказала… – Оленька с озабоченным видом расстегнула сумочку, вынула маленькую записную книжку на замочке и принялась тщательно записывать туда полученные сведения. Настя наблюдала за этим раскрыв рот.

– И еще он голубой, – добавила Монахова.

– Это еще с чего? – изумилась Настя.

– Я на первом курсе предложила ему немного любви в обмен на экзамен. Он отказался. Голубой.

– Логично, – сказала Настя. Оленька, высунув от усердия кончик языка, продолжала записывать.

У киоска Монахова немедленно закурила, и оказалось, что это отличный способ держать Оленьку на расстоянии – видимо, у нее где-то в блокнотике было записано, что курение вредно для здоровья.

– Говорят, пчел тоже окуривают дымом, чтобы они не кусались, – сообщила Монахова, глядя, как Оленька шагает метрах в пятнадцати впереди.

– Пчелы хотя бы не разговаривают.

– Так что там с твоим парнем? Который в больнице? Все, конец?

– Не знаю.

– Тогда почему ты не в больнице, рядом с его постелью?

– Рядом с его постелью три ряда сидений, и все заняты. Аншлаг.

– Родственники…

– Ага.

– И они, конечно же, думают, что во всем виновата ты.

– Вслух они этого не говорят…

– Вслух они и не скажут, но всегда будут держать это на уме…

– Там все сложно, Ирка. Там все очень сложно.

– А эта, другая девка? Которая залетела… Она с ним?

– Нет, она не с ним, она…

Тут следовало сказать: «Я вообще не уверена, что она еще жива. Видишь ли, Монахова, она не совсем человек. Насколько я понимаю, она была человеком, когда у них с Денисом это случилось. Два пленника Горгон, он – для обмена, она – чтобы заместить убитую Горгону. Два пленника, которые не были уверены, что доживут до завтрашнего дня… Нет ничего удивительного в том, что случилось. Когда над ней провели обряд перехода, она уже была беременной. Так что у короля Утера будут самые невероятные внуки за всю историю династии Андерсонов. Если они, конечно, будут, потому что наследник-полукровка – это совсем не то, что нужно Андерсонам для полного счастья. После того, что сделал Марат, им придется казнить его и тем самым рассориться с расой Детей ночи, и если пойдут хотя бы слухи о связи Дениса Андерсона с Горгоной, об их ребенке…»

– Там все очень сложно, – повторила Настя. – Но у Амбер теперь есть другой объект для ненависти, и это не я.

– Кто это – Амбер?

– Сестра Дениса.

– Которой ты не понравилась… Ясно, – Монахова вздохнула. – А как там вообще? Это ведь другая страна, другой мир… Как там?

– Там… – Настя невольно улыбнулась. – Там… Там сложно и странно, но мне кажется, к этому можно привыкнуть… Маленькая страна, которую на карте можно закрыть ногтем и которая в реальности похожа на небольшой музей под открытым небом; музей в выходной день, когда там нет посетителей, а есть только редкие тени служителей…

– Я забыла, как она называется?

Язык нежно касается нёба, губы вытягиваются, как для робкого первого поцелуя, и в вечернем воздухе раздается мягкий шепот:

– Ли-о-не-я…

Они стоят у крыльца общежития, Монахова докуривает сигарету, Настя смотрит вверх, на чередующиеся квадраты темных и освещенных окон. Где-то там и ее маленькая комната, ее убежище, хотя от чего можно убегать в этом мире? От несчастной любви, от безденежья, от болтливой соседки?

Или от белого лимузина, который сворачивает с дороги и медленно подъезжает к общежитию?

– Ух ты! – радостно восклицает Оленька. – Кто это приехал на такой красивой машине?

Монахова роняет окурок и оборачивается, на миг в ее глазах вспыхивает надежда, но затем гаснет и беззвучным нырком уходит в темноту, как разочарованная в сухопутной жизни субмарина…