Темная мишень - Сергей Зайцев

– Я тебя здесь не брошу одну, ты это знаешь. Наташ… Ты ведь сама говорила, что это место не для нас. Если попытаемся еще раз… Они нас не отпустят.

Кирпич не понимал, о чем они говорят, но его сердце прямо разрывалось от жалости. Он понял главное – происходит что-то серьезное, то, что может привести к гибели этой девчонки, от которой он был без ума, и этого парня, к которому он за время пути проникся искренним уважением.

– Кто не отпустит?! – невольно вырвалось у Кирпича.

Он тут же пожалел, что вмешался – повисла напряженная пауза.

Продолжая стоять на коленях, сталкер все же обернулся, чуть сместив корпус. И Кирпич увидел лица обоих – парня и девушки. Белые, как мел. С темными провалами вместо глаз. С ними происходило что-то страшное. Непостижимое. Кирпич невольно шагнул назад, поддавшись инстинкту.

– Души мертвых, пацан, – мрачно ответил сталкер.

– Им не нравится, когда по их миру шастают живые, – добавила Наташка, улыбнувшись Кирпичу.

Ее улыбка выглядела вымученной, но такой спокойной и доброжелательной, что у пацана слезы навернулись на глаза. Он не понимал, о чем они говорят, но по их взглядам совершенно отчетливо чувствовал – не время для праздных вопросов. Потому что так смотрят, когда прощаются. Навсегда.

– Ребят, а может, не надо? – неуверенно спросил юный следопыт.

– Надо, салага, – устало вздохнул Сотников. – Надо.

– Черт, а как же нога, я сейчас…

Кирпич снова кинулся к рюкзаку, рванул горловину, лихорадочно зашарил по содержимому. Не то… И это не то, где же эта чертова перевязка…

В помещении вдруг стало темнее – лампочка под потолком мигнула и начала тускнеть, но следопыт, поглощенный занятием, не обратил внимания. Ага! Нащупав наконец сверток, он выхватил его из рюкзака и вскочил, вскидывая голову.

От увиденного его словно ударили под дых, а стриженые волосы встали дыбом. Сверток выпал из пальцев, мягко шлепнувшись на бетон, но Кирпич этого не заметил – широко раскрытыми от ужаса глазами он смотрел, как фигуры парня и девушки тают. Тьма сгустилась вокруг них, обволакивая, словно одеялом, и стирая очертания их тел; воздух дрожал.

Это продолжалось всего несколько секунд, и они пропали.

И сразу рассеялась тьма – лампочка вспыхнула с прежней силой.

Кирпич обнаружил, что пятится, лишь когда споткнулся о Соленого. Растерянно оглянувшись, обессиленно опустился рядом, прислонился спиной к мешкам, сквозь которые дуло ледяным ветром. От пережитого страха мутило так, что казалось, он вот-вот хлопнется в обморок. Вот тебе и поход… Теперь он остался совсем один. И как быть? За барьером из мешков все еще беснуется стая клыканов, а если податься в убежище, в поисках помощи, то где гарантии, что он не схлопочет пулю? Черт, так нечестно! Все его бросили!

Хотя… Пацан присмотрелся к Соленому – ага, вон жилка на шее бьется. Дышит. Значит, еще жив…

Так, надо взять себя в руки. Оспа часто повторял прописные истины, вдалбливая в его башку – паника на поверхности превратит тебя в мертвеца вернее, чем зубы какой-нибудь твари. Первым делом надо собрать оружие и снаряжение, а уж потом можно подумать, как отправиться домой. На Новокузнецкую. Да и с Соленым надо что-то делать – вон как рука нехорошо выглядит. Кирпича не учили, как вправлять переломы и вывихи, значит, нужно заставить сталкера очнуться. Наверняка что-нибудь подскажет, он же более опытный.

Первым делом юный следопыт подобрал автомат, валявшийся возле снаряжения, затем натянул на порядком замерзшую голову вязаную шапку. Мелькнула мысль развести костер, да ведь не из чего…

Шаги он услышал не сразу. Топ. Секундная задержка. Топ.

Кто-то медленно, явно через силу поднимался по лестнице.

Затем слух уловил тяжелое, надсадное дыхание.

Дрожащими руками пацан проверил, в каком положении предохранитель, поднял автомат, направив стволом на проход. Нервно оглянулся, услышав шелест: Соленый пришел в себя и, привстав, знаками показывал ему, чтобы передал оружие. Кирпич мотнул головой: ну уж нет! Что тот сможет сделать с одной рукой? Да ничего!

Очередной шаг, и…

И из проема показался взъерошенный человеческий затылок.

Кирпич с несказанным облегчением перевел дух. Спохватившись, опустил ствол автомата и радостно переглянулся с Соленым.

Фёдор через силу преодолел очередную ступеньку. Теперь его голова торчала из проема целиком. Еще шаг. Снова остановка, чтобы отдышаться. Все его лицо алело ссадинами, словно Кротов только подрался с армией кошек. Нашарив обоих выживших мутным от контузии взглядом, челнок кивнул и сиплым голосом выдал:

– Ну вы оба и везунчики, парни! А вот я больше на поверхность ни ногой. Фу-ух… Спрячу свой зад на Бауманке, дай только вернуться… Мне этого приключения на всю оставшуюся жизнь хватит, а этот сраный упырь теперь будет являться в кошмарах…

– Знаешь, Федь, ты просто не умеешь его готовить, – Соленый вытер рукавом кровь с разбитых губ, поморщился – саднило изрядно. – Говорят, у него печень вкусная.

Фёдор аж поперхнулся:

– Что-о?!

Кирпич неожиданно для себя засмеялся. Не тонко и заливисто, как раньше, а хриплым, незнакомым для себя смехом. По лицу мальчишки текли слезы, а он смеялся и не знал, как остановиться.

– Чего это с ним? – недоуменно спросил Кротов.

– Не обращай внимания, это нервное, – невесело усмехнулся Соленый. – Ты как выжил-то, чудила?

– Как, как, – незлобиво проворчал Фёдор, обводя помещение подслеповатым взглядом. – Каком кверху. Под лестницу скатился. Чуть руку мне не откусил, укурок, когда ему гранату в глотку запихивал… А где Наташка с Димкой?

Кирпич поперхнулся. Ноги подкосились, и он наконец хлопнулся в обморок.

* * *

По-змеиному неуловимо мелькает сталь. Вскрик. Пистолет выскальзывает из пальцев, запястье густо окрашивается красным. В следующий миг Грешник хватает Робинзона за руку, одним движением выдергивает в коридор, свирепо бьет в лицо локтем. Хрустит сминаемая переносица, и Храмовой, опрокинувшись на спину, замирает, оглушенный ударом, словно раздавленный жук.

Грешник стоит над распростертым телом, впившись в лицо противника жестким взглядом. И с трудом узнает того, кто еще несколько дней назад был Робинзоном. Старая развалина с изуродованным неприглядной раной лицом, испещренном морщинами и пигментными пятнами. Как можно было бояться это ничтожество?

Вот он, момент, которого он так долго ждал. К которому так долго шел, оставляя позади себя трупы. Почему же он ничего не чувствует? Где торжество справедливости? Где сладость мести? Лишь сосущая пустота в душе, требующая заполнения, и иссушающий голод, рвущий его изнутри на части, выворачивающий душу, пробуждающий все темное, что только может таиться в человеке…

Робинзон шевелится, приходя в себя. Находит его мутным от боли взглядом. В его глазах Грешник видит свое отражение: рослый мужик с иссеченным порезами и царапинами, залитым кровью лицом. Куртка и штаны тоже вспороты ножевыми ударами, пробиты пулями и, словно серой мукой, присыпаны бетонной пылью. После всего, через что он прошел, сил осталось немного, но хватит, чтобы добить…