Екатерина Великая - Николай Павленко

Из сказанного вытекает важный вывод — под народом, о благе которого она пеклась, императрица подразумевала не все население страны, а лишь небольшую ее прослойку — дворянство и отчасти купечество. Дворянство достигло при Екатерине II вершин благоденствия и материального благополучия. Отсюда вытекает, что понятие общего блага при Екатерине было ограничено благом дворянства и отчасти купечества; второй вывод состоит в том, что понятие общего блага было фикцией как при Петре Великом, так и при Екатерине II.

Надо признать исключительную способность императрицы общаться с подчиненными, овладение ею искусством управлять людьми. Здесь она достигла поразительных успехов и виртуозности, которым могли позавидовать многие коронованные особы. Это достоинство присуще лишь немногим государственным деятелям.

Екатерина, как упоминалось выше, считала Петра Великого монархом, достойным подражания. Но обращает на себя внимание, сколь по-разному строились отношения с соратниками и вельможами у Петра и Екатерины.

Принц де Линь, сопоставляя Екатерину и Людовика XIV, отметил, что король внушал страх, в то время как Екатерина — расположение. Эту оценку можно использовать и при сравнении Петра Великого с Екатериной II. Главным средством воздействия на подчиненных у Петра была угроза сурового наказания за невыполнение поручения. Показательно письмо Петра к Б. П. Шереметеву, написанное 5 декабря 1700 года после поражения русских под Нарвой. Короткое послание состоит из трех сюжетов. В первом из них царь утешает: нельзя терять голову в связи с постигшим под Нарвой несчастьем; затем царь ставит перед полководцем конкретную задачу — «иттить в даль для лутчего вреда неприятелю». Третья часть указа написана с учетом особенностей натуры Шереметева — его основательности и расчетливости при подготовке любой военной акции, сопровождавшейся медлительностью, всегда раздражавшей нетерпеливого царя. Указ заканчивался угрозой: «О чем паки прошу: не чини отговорки ничем, и та положена меж беглецами, которых товарищ майор Л. на смерть осужден»[341].

И хотя Екатерина почитала Петра Великого своим кумиром и стремилась ему во всем подражать, свои отношения с подчиненными и соратниками она строила на иных принципах — ничего подобного ни в указах, ни в эпистолярном наследии императрицы обнаружить не удалось. Екатерина в подобных случаях выступала тонким психологом, умело пользовавшимся для поощрения усердия соратников и подчиненных такими свойствами человеческой натуры, как честолюбие, патриотизм, чувство долга, преданность трону и т. д. Эту способность познать психологию управляемого ею народа отметил Генрих Гарлей, относившийся к Екатерине отнюдь не благосклонно. В 1768 году он доносил в Лондон: «Надо признать, что русская императрица понимает вернейший способ управлять гораздо лучше своими подданными, чем можно было ожидать от иностранной принцессы. Она так близко знакома с их духом и характером и так хорошо употребляет эти сведения, что для большей части народа счастие его кажется зависящим от продолжительности ее царствования»[342]. И действительно, императрица умела подстегивать усердие управляемых лестью, похвалой, своевременной наградой и др.

Еще одно правило в отношениях с подчиненными Екатерина сформулировала в письме к Бьельке в 1792 году: «Держусь правила, что злым надо делать как можно менее зла; зачем следовать примеру злых? Зачем в отношении их становиться жестоким? Это значит нарушать обязанности к самому себе и к обществу»[343].

Способность императрицы познать психологию и ловко ею пользоваться можно проиллюстрировать многочисленными примерами, зарегистрированными современниками. Общим в этих примерах является принцип, которым она руководствовалась: хвалить громко, во всеуслышание, а ругать тихо. У императрицы как-то спросили: «Разве ваше величество всеми этими людьми довольны?» — «Не совсем, — отвечала она, — но я хвалю громко, а браню потихоньку».

Екатерина, например, была недовольна тем, что Румянцев, командовавший русской армией, 2 августа 1769 года форсировал Днестр, но затем из-за недостатка фуража должен был отступить. Упреки, недовольство этими действиями генерала она сумела облечь в такую деликатную форму, что Румянцев не имел оснований для обиды; напротив, лестными отзывами о его талантах императрица призывала его к новым подвигам. Отступление, писала императрица, дало повод неприятелю «возгордиться, но я надеюсь от вашего искусства, военной поворотливости, что вы недолго дозволите неприятелю пользоваться таким пустым тщеславием тогда, когда вы имеете под вашей командой армию, которая уже действительно в пять месяцев шесть раз обратила в бег беспорядочную толпу бесчисленного неприятеля». «Наступательной операцией, — обращалась она к командующему, — вы себе приобретете новую славу и приумножите чрез то мою»[344].

Осенью того же 1769 года императрица была недовольна медленным продвижением к Средиземному морю эскадры под командованием адмирала Г. А. Спиридова. Вместо брани и порицания за нерасторопность Екатерина обращается к чувству долга адмирала, призывает его мобилизовать все силы для выполнения задания: «Прошу вас для самого Бога, соберите силы душевные и не допустите до посрамления пред всем светом. Вся Европа на вас и на вашу экспедицию смотрит, старайтесь соответствовать вашими поступками моему определению и заслужить те отменные милости, кои вы уже от меня получили, и вспомните, что расстройка, беспорядок и медление никогда мне приятны быть не могут и для того старайтесь оные везде укротить и пресечь, чрез что приобретете продолжение той милости, которую к вам имела».

Самый разительный пример деликатного обращения с провинившимся вельможей связан с отстранением от должности главнокомандующего Москвы, героя Семилетней войны генерал-фельдмаршала П. С. Салтыкова. Во время эпидемии чумы в Москве, 14 сентября 1771 года, после того, как зараза проникла в служебные помещения главнокомандующего в Кремле, Салтыков оставил столицу и укрылся в подмосковной вотчине. Столица, оставшаяся без главы администрации, оказалась во власти обезумевшей от страха толпы. 15 сентября в Москве начался бунт, а 16-го был убит архиепископ Амвросий. Лишь 17 сентября Салтыков возвратился в столицу.

Казалось бы, трусость главнокомандующего должна была вызвать его публичное осуждение, но императрица пощадила старика и ограничилась всего лишь уведомлением Салтыкова об отставке без указания на ее причину. 7 ноября 1771 года он получил указ императрицы: «Мы ныне рассудили за благо вас из Москвы уволить и там поручить команду нашему генералу князю Михаилу Волконскому, о чем мы чрез сие даем вам знать, оставаясь, впрочем, к вам благожелательны»[345]. Подлинное же отношение к поступку фельдмаршала «остававшаяся благожелательной» Екатерина выразила в частном письме к А. И. Бибикову, отправленном еще до отстранения Салтыкова. Как бы оправдывая грядущее суровое наказание, она доверительно сообщала Бибикову: «Слабость фельдмаршала Салтыкова превзошла понятие, ибо он не устыдился просить увольнения тогда, когда он своею персоною нужен там был, и, не ожидая дозволения, выехал — чаеть можно — забавляться со псами»[346].