У времени в плену. Колос мечты - Санда Лесня

не спеши. Жеребенок еще в кобыльем чреве, не торопись его седлать[46]... Есть у нас также иные друзья... В Стамбуле я встречался с послом царя Петра. Кое о чем с ним договорился. Теперь нужен муж, достойный веры и стойкий, коего можно было бы втайне послать к московитам. Кто бы для того подошел?

— Мыслится мне, ты уже, верно, сделал выбор...

— Догадлив ты, спафарий. Выбор сделан. Что думаешь о Георгицэ, моем капитане?

— Георгицэ — не сын ли он Дамиана Думбравэ, лэпушнянского пыркэлаба, казненного по приказу Константина Дуки-воеводы?

— Он самый. Отпрыск честного боярского рода. В Стамбул его привез ко мне брат Антиох, подобравший парня где-то на дороге... Парень разумен, да и ловкости не лишен. Однажды, как бы в шутку, я послал его в свой кабинет и приказал учить славянскую грамоту. И он быстро в ней поднаторел. Теперь говорит по-русски, как истинный московит.

— Я его видел. Силен и ловок. И люди уже приметили, протоптал он себе некую тайную тропинку...

— Куда именно? — оживился Кантемир.

— По слухам, тою тропкой твой Георгицэ, когда от службы волен, ездит до Малой Сосны, что возле крепости у берега Бахлуя. Там стоит усадьба некоего мазылэ[47], Костаке Фэуряну. А в доме того боярина живет юное диво по имени Лина.

— Вроде припоминаю... Костаке Фэуряну... Не было ли у того Костаке также другой дочери, Георгины?

— Была, государь. Да умерла в юности, оставив родителям незаконное дитя. Никто не знает ныне, с кем она его прижила.

Кантемир стиснул зубы. Провел ладонью по лицу.

— Добро, — сказал он. — Прикажи-ка, Ион, апроду[48] разыскать капитана и позвать его ко мне.

3

Капитан Георгицэ дал шпоры коню. Чалый вздрогнул, словно пробуждаясь ото сна, всхрапнул и пустился резвой рысцой. Дорога шла берегом Бахлуя до места, прозванного Рваною Поляной. Там Георгицэ свернул вправо и поднялся по склону на холм, объезжая то справа, то слева промоины и полосы колючего кустарника.

Вокруг стояла тишина. Солнце выглядывало время от времени из-за облаков, бросая скупые лучи на полосы снега, хоронившиеся за кустарниками и муравьиными кучами, и усмехалось, точно в ответ на мурлыканье капитана:

По-за лесом, за холмом

Милка ягоды сбирала

И махнула мне платочком,

Чтобы к ней я поспешил...

На вершине холма конь замедлил бег, остановился. Чалый скреб копытом ледяную корку, всадник высматривал менее скользкий спуск. Малая Сосна, село домов на тридцать, нахохлилось под выступом кодр, как раз в том месте, где подножья окрестных возвышенностей сходились вместе, образуя нечто вроде глубокого корыта. Два малых холмика, лежавшие рядком, словно остановились, оробев, и не сошлись до конца, оставляли меж собою проход ручейку и узкому лужку. В середине села виднелась усадьба жупына Костаке Фэуряну. С высоты холма можно было разглядеть крытый дранкою дом, крепкие плетни и высокие ворота, также покрытые узкой кровлей из дранки.

Конь двинулся вперед и начал осторожно спускаться по тропинке к селению. Всаднику не пришлось ожидать у ворот, разрисованных поблекшими красками; цыганенок в собачьей кушме отодвинул изнутри засов, вышел к гостю и поклонился:

— Здравствуй, твоя милость, капитан Георгицэ. Хозяина пана Костаке, нету дома; господин еще вчера уехал на мельницу.

— Не беда, пане цыганенок, могу и подождать. Найдется ли в этом доме горсть овса для моего скакуна?

— Найдется, твоя милость, как не найтись!

Парнишка принял повод из рук капитана и повел чалого к конюшне возле амбара.

Капитан Георгицэ внимательно осмотрел строения усадьбы. Все оставалось здесь без перемен, каким запомнилось ему с безгрешного детства. И амбары, и сараи, и скирды пшеничной и просяной соломы, и копны сена, и груды кукурузных стеблей, и конюшни с коровниками, и колодезь на краю сада... Со всех сторон доносилось довольное кряканье уток, квохтанье кур, гоготанье гусей. Из конюшен, свинарников и загонов время от времени слышалось мычанье, блеяние, поросячий визг. Стало быть, не оскудели еще достатки Костаке Фэуряну; стало быть, засуха того года не совсем разорила хозяйство старика.

У дома торчал древний дед, согнувшийся под тяжестью лохматой выцветшей кушмы. Старец опирался о рукоять широкой деревянной лопаты, словно ждал, чтобы выпало побольше снега, дабы было ему что сгребать и сметать. Капитан Георгицэ, приблизившись, громко сказал:

— Добрый день, дедушка!

Старец задвигал в ответ седыми бровями и стал бормотать себе под нос что-то, из чего можно было не без труда понять:

— Вроде бы так, вроде бы так...

По сведениям Георгицэ, деду должно было быть около девяноста лет. До тех пор старик держался еще крепко. Но с приходом осени суставы у него словно обмякли. Он почти оглох, стал видеть, как сквозь туман. Мало кого узнавал. Дед таскал бесцельно дряхлое тело по усадьбе, беседуя более с утками и курами на птичьем языке. Иногда приняв стаканчик вина, старец становился воинственным, залезал на чердак и грозил оттуда небесам кулаком. Слал ли он проклятья своему господу? Сулил ли анафему звездам? Что-то, видимо, таилось в его душе против вышних сил, заставляя беспокоить их в горних пределах. Может быть, старик торопил замешкавшуюся смерть, прося унести его поскорее в безбрежную вечность? А смерть все не шла. Много, видно, было на дедовой совести грехов, вот и не спешила она за ним с его ношей. Люди говорили, что, когда силы его еще не оставили совсем, старик выбранил самого Христа, говоря: какой же это, мол, сын божий, ежели продлевает дни человеку, обременяя в то же время недугами старости.

Скрипнула дверь, и появилась Лина, в сорочке и легкой накидке.

— Заходи же в дом, бэдицэ капитанушко! Заходи, не стесняйся!

Девушка сияла очарованием юности, и капитан Георгицэ каменел, встречаясь с ней, — тонюсенькой и хорошенькой. Оба знали друг друга с детства. Отцы их были друзьями и часто ездили друг к другу в гости, беря с собой детишек, чтобы поглазели на белый свет, — как говаривал в шутку покойный пыркэлаб Лэпушны Дамиан Думбравэ.

— Здрав будь, дед! — повторил Георгицэ. И, услышав в ответ все то же бормотанье, поднялся по старым ступеням к прихожей.

В горнице юная хозяйка позволила обнять себя и расцеловать в обе