У каждого своя война - Эдуард Яковлевич Володарский

которого у вашего Зубаткина не было... обыкновенный слабый человек... хороший материал для работы, как выражаются работники НКВД. И винить этого Зубаткина тоже бессмысленно — у него найдется множество аргументов в свое оправдание... страшных аргументов. Если бы вы их услышали, вы даже посочувствовали бы ему. Там людей перемалывают, как жернова пшеничные зерна — в муку! А вот вашего Феликса Ивановича искренне жаль — глупо себя вел... Как говорят, язык мой — враг мой, избитая поговорка, но уж очень актуальная... Впрочем, может быть, он это и сознательно делал... — Семен Григорьевич задумался, прямо сидя на стуле и глядя в одну точку. Сергей Андреевич подождал продолжения, затем спросил:

- Как это «сознательно»?

- Вы говорили, он еще в гражданскую фельдшером служил? В армии Тухачевского?

- Да, он так рассказывал.

- Когда они тамбовский мятеж подавляли? Да-а, стало быть, он еще тогда насмотрелся на разные... прелести... Понимаете, Сергей Андреич, есть люди... — они крайне редко встречаются в жизни и потому особенно драгоценны — есть люди с удивительно обостренной больной совестью. Даже если эти люди сами не грешили, они способны чужие грехи принять за свои... на себя принять, понимаете? А сколько тогда, в гражданскую, грешили? И белые, и красные... и всякие... Тухачевский совсем не чувствовал на себе никакой вины... никакого греха... И ему подобные... Те, кто в блокаду жрал, напивался и выбрасывал протухшую колбасу в мусорные ведра, греха на душе не ощущают и по сей день. И не ощутят боли совести никогда. Более того, они считают, что все делалось как надо. Кому НАДО — непонятно…

Но есть и другие... такие вот, как ваш Феликс Иванович, например... Они, безгрешные, взваливают на себя грехи других, их совесть болит и стонет за чужие злодеяния.

И от боли этой рождается жгучее желание пострадать… испить всю чашу горя человеческого до дна…

- Это как святые, что ли? — чуть ли не с испугом спросил Сергей Андреевич. В его сознании рассуждения Семена Григорьевича никак не увязывались с плутоватым, саркастичным, пьяным и горьким образом Феликса Ивановича. Ну какой святой, если все время парадоксами рассуждает, если пьет без просыпу, курит и матерщинничает? Какой святой, если в Бога не верует и членом партии состоит? — Как святой, да? — после паузы повторил вопрос Сергей Андреевич.

- Не «как», Сергей Андреевич, а просто — святой... Благодаря таким людям и в других душах покудова совесть жива…

Они молча смотрели друг на друга, и молчание это казалось бесконечным. Два человека в маленькой комнатке, два человека, прошедшие огонь войны, голод и ранения, не раз смотревшие смерти в глаза и теперь, казалось, не знающие страха. Но эти два человека боялись разговаривать громко и только здесь, в этой маленькой, похожей на тюремную камеру комнате, могли поведать друг другу о том, что болело на -душе, что мучило и не давало спокойно жить. И в то же время, несмотря ни на что, эти два человека были бесстрашны…

Однажды, выйдя на кухню заварить чаю, Сергей Андреевич услышал, как щелкнул замок в двери и в коридоре послышались осторожные шаги. Он выглянул и увидел Робку.

- Здрасьте... — вежливо поздоровался Робка.

- Доброй ночи, — улыбнулся Сергей Андреевич. — Все гуляем?

- А вы все пишете? — довольно неприветливо ответил Робка и хотел пройти мимо по коридору, но Сергей Андреевич задержал его, поманил за собой, прихватив со стола чайник с заваркой и еще одну чашку. Робка нехотя пошел за ним. Он с любопытством огляделся в маленькой комнатке с небольшим окном, на котором мороз разрисовал белые узоры. Форточка была приоткрыта, и с улицы валил дымный морозный воздух.

- Выпей чайку, — предложил Сергей Андреевич. — Только заварил, вкусно... — и, не дожидаясь ответа, наполнил две чашки.

- Спасибо. — Робка присел на стул, отхлебнул глоток, обжег губы, спросил из вежливости: — Много вам еще осталось?

- Чего? — не понял Сергей Андреевич, но тут же спохватился. — Ах, ты про это? Да как тебе сказать... кажется, немного... а пишешь, пишешь и конца не видишь... все время что-то новое открывается. Чем больше в лес, тем больше дров... — Он невесело усмехнулся, поскреб в затылке, добавил: — Я знаю, ты меня за чокнутого считаешь... дескать, умом мужик тронулся... Но это, Роба, не так…

- Да что вы, Сергей Андреич, — смутился Робка, потому что врач сказал, в общем-то, правду. — Я совсем так не считаю.

- Да? А как же ты считаешь, голубь ты наш сизокрылый? — Сергей Андреич с удивлением и испугом от метил, что стал говорить словами Феликса Ивановича и даже с его интонациями.

- Ну... это у вас увлечение такое... Люди вот марки собирают, у нас в классе есть такие... или этикетки от спичечных коробков, или монеты там разные…

- Таких людей называют коллекционерами.

- Но это же увлечение! Те, кто рисовать любит, карандашом или красками, они что, художники или?..

- Художники-любители... — улыбнулся Сергей Андреевич. — А я любитель бумагу марать. Таких графоманами называют…

- А вы потом это напечатаете и деньги получите? — поинтересовался Робка, прихлебывая чай.

- Ну а как ты думаешь, нужно заплатить человеку за его труд?

- Конечно.

- Значит, получу... Но не это важно. Я соглашусь, чтобы напечатали и ничего не заплатили. Спросишь зачем? Затем, чтобы люди прочитали. И ты в том числе…

Может быть, извлекут что-нибудь для себя полезное… и узнают правду…

- Про жизнь? — не без иронии спросил Робка.

- Не веришь?

- Не знаю... Вообще-то, про жизнь много чего пишут, и все вранье, — посерьезнев, ответил Робка. — Один только человек более-менее правду написал.

- Кто же такой мудрый?

- Джек Лондон. «Мартина Идена» читали?

- Читал... Хорошая книжка. Но есть, Роба, книжки и получше.

- Щас скажете: Пушкин, Толстой…

- Ага, скажу. Не читал?

- Да читал кое-что... стихи там... «Хаджи-Мурата» читал... «Севастопольские рассказы»…

- Эх, Робка, Робка... — вздохнул Сергей Андреевич, с сожалением и грустью глядя на паренька. — Школу кончишь, куда поступать собираешься?

- На работу поступать собираюсь. В институт меня не тянет. Да и у матери с отчимом на шее сидеть не хочется.

- Благородно рассуждаешь... — вновь вздохнул Сергей Андреевич.

- Благородство тут ни при чем — просто суровая правда жизни, — улыбнулся Робка и спросил: — Курить