Иван Васильевич – грозный царь всея Руси - Валерий Евгеньевич Шамбаров

заслуживающие доверия упоминания о казнях в вотчинах Федорова. В коломенских селах — 20 человек, в Губине Углу — 39, в Бежицком Верху — 77, а всего около 200. Разумеется, это не крестьянское население обширных владений и даже не дворовые — у бояр холопы исчислялись тысячами. Судя по количеству, это военные слуги, да и то не все, а доверенные. Те самые «слуги и подвластные», о которых писал Шлихтинг, отряды, подготовленные для переворота. Но это были именно подручные. А список «знатных лиц» со всеми натяжками до 30 никак не дотягивает.

Владимира Андреевича, предавшего своих сторонников, царь опять простил. Не стал наказывать князя Серебряного, бросившего крепость и подчиненных. Поверил его объяснениям, удовлетворил ходатайство заступившихся за него бояр и духовенства. А многих соучастников Федорова, очевидно, выгородили их тайные друзья среди опричников. Между прочим, это опровергает еще один миф — будто Иван Грозный сам пытал арестованных или хотя бы присутствовал при допросах. Пытками из Федорова и его подельщиков, конечно же, сумели бы вытянуть гораздо больше знатных фамилий. Но их не прозвучало. Обеспечить это могли только Басмановы и Вяземский. Они возглавляли следствие, вели допросы.

Основная часть заговора уцелела и уже разыгрывала следующую диверсию — на этот раз против митрополита. Его с самого поставления старались поссорить с государем, изливали ему жалобы на действительные или мнимые беззакония опричников. А Ивану Грозному внушали, будто Филипп — его враг, организует оппозицию. Использовались любые предлоги. Например, в храме кто-то из опричников забыл снять тафью. Это была маленькая матерчатая шапочка, перенятая у татар. Ее носили под шапкой и «настоящим» головным убором не считали. Только Стоглавый Собор уточнил, что в тафьях находиться в церкви все же нельзя. Митрополит заметил нарушение, указал царю. Но опричник успел сдернуть тафью, а Ивану Васильевичу тут же подсказали, что Филипп нарочно нападает на его слуг [549]. Впоследствии эту сцену еще и усугубили, стали изображать, будто сам царь и толпа опричников ввалились в храм в шапках.

В различных трудах приводятся диалоги, где митрополит обличает Грозного, а тот гневается. Но они не достоверны. Их взяли из опуса Таубе и Крузе, которые никак не могли быть свидетелями описанного — им как иноверцам запрещалось входить в храмы. На самом деле, конфликт развивался без открытых скандалов. Сообщником Басмановых и Пимена стал царский духовник Евстафий, и он «непрестанно, тайно и явно, возводил напраслины на страстотерпца Филиппа» [549]. Вольно или невольно Иван Грозный охладевал к митрополиту, сеялись семена подозрений. Тем не менее, спровоцировать его разрыв с Филиппом не удавалось. Государь не спешил принимать наветы за чистую монету — он же знал, что группа архиереев ведет игру в пользу Пимена.

Но и Филиппа не удавалось настроить против царя. Вот выдержка митрополичьей грамоты в Кирилло-Белозерский монастырь во время похода Ивана Васильевича в 1567 г.: «Боговенчанный Царь и Государь Великий князь Иван Васильевич всея Руси Самодержец, зело оскорбился и опечалился за святые церкви и за святые честные иконы… и по нашему благословению и всего Освященного Собора пошел со всем своим воинством на своих недругов, за святые церкви и святые честные иконы, и за нашу святую благочестивую христианскую веру греческого закона, и за свое Царское отечество и обиду, Богом порученное ему Российское Царство отстоять не токмо до крови, но и до смерти» [550].

Где же здесь осуждение Ивана Грозного, о котором так любят толковать? Филипп благословил и его, и «все воинство», в том числе опричников, восхваляет их! А когда раскрылся заговор Федорова, митрополит выступил в поддержку государя, публично обличал епископов, которые сочувствовали изменникам [551]. Для крамольников это было опасно. Он мог осудить переворот, обратиться к пастве. И вдобавок, очень похоже, что митрополит обнаружил сохранявшуюся в Церкви ересь «жидовствующих». Он запретил в служении царского духовника Евстафия, настоятеля Благовещенского собора [549] — а мы уже видели, как раз в этом соборе в свое время свили гнездо Сильвестр, Симеон и прочие еретики. Требовалось упредить разоблачение.

Заговорщики во главе с Пименом обвинили самого Филиппа в ереси, а заодно и в измене. Но царь не поверил, потребовал доказательств. Враги митрополита постарались добыть их. В Соловецкий монастырь отправили комиссию. От духовенства в нее включили епископа Пафнутия Суздальского и архимандрита Андроникова монастыря Феодосия, а от опричного руководства Басмановы послали своего доверенного, Темкина-Ростовского. Комиссия набрала 10 монахов, недовольных прежним настоятелем или подкупленых, подговорила нового игумена Паисия, его за лжесвидетельство пообещали сделать епископом [552]. Они и дали нужные показания.

Был созван Освященный Собор, причем для его подготовки Пимен три месяца провел в Москве! Филиппа судила не светская власть, а церковная [553]. Конечно, царь мог бы взять его под покровительство. Но он же сам обязался не вмешиваться в церковные дела. Сыграли роль и наушничество, клевета. Если митрополит — оппозиционер, выгораживать его было нелепо. Но и судить его Иван Грозный не стал. Документы Собора утрачены, но известно, что епископы по разным вопросам сами обращались к царю. Он в заседениях не участвовал. Мало того, обвинение в измене Иван Васильевич отвел! Потому что такие обвинения должен был разбирать светский суд и сам государь. Известный агиограф начала ХХ в. Г.П. Федоров (очень предвзято относившийся к Грозному) с некоторым удивлением отметил: «Что касается чисто политических обвинений, соучастия в боярских заговорах, напр., то о них мы ничего не слышим: вероятно, ограничились винами чисто церковного характера» [553].

Обвинителями выступали те же Пимен Новгородский, Филофей Рязанский, Пафнутий Суздальский, а свидетелями — игумен Паисий и 10 соловецких монахов, привезенных комиссией. Филиппа попытались обвинить даже в содомском грехе, уговорили дать показания молоденького иподиакона. Но сочувствовавший митрополиту эконом Успенского собора Харлампий взялся допрашивать мнимого пострадавшего, и тот устыдился. Признался, что солгал, что его заставили угрозами [554]. Хотя хватило и остального. Собор постановил низложить митрополита и лишить священства. А Басмановы постарались оформить это как можно более унизительно — 8 ноября 1568 г. в Успенском соборе прямо во время праздничной службы зачли какие-то «ложные книги», сорвали с Филиппа облачение, гнали его метлами и увезли в темницу Богоявленского монастыря. Впоследствии запустили сплетню, будто царь в гневе казнил всех Колычевых, а заключенному послал отрубленную голову его брата Михаила [555]. Но это очередная ложь. Двое Колычевых остались в ближайшем окружении государя, в Опричной думе. А брат Михаил с «отрубленной головой» жил еще три года и умер своей смертью [556].

Если же от клеветы перейти к фактам, то Освященный Собор потребовал смертной казни Филиппа. Для этого нужно было предать