Королева Бедлама - Роберт МакКаммон

— Так чего же она хочет?

Уэйд провел рукой по лицу. Казалось, он сейчас снова опустится на камни и ляжет на них тряпьем. Но он вздохнул глубоко, медленно выдохнул.

— Она всегда была порывистым ребенком. Все внимание — только этой девочке. Украшения и драгоценности, каким бы грехом ни добывались они. Ты знаешь, почему она желает умереть в этом доме? Она сказала Эндрю, что хочет умереть там, где музыка и смех. Как будто веселье этого дома не вымучено сквозь зубы! И она лежит там, на смертном одре, а я стою на улице… — Он затряс головой.

— Рыдая? — подсказал Мэтью.

— Да, рыдая! — резко и зло ответил он. — О, видел бы ты меня, когда Эндрю впервые сказал мне, что узнал от мадам Блоссом! Я тогда не рыдал, я чуть не проклял Бога и не обрек себя на ад! То, что творилось у меня в голове, могло повергнуть меня в вечный огонь, но я должен был что-то делать. И я думал прежде всего о Констанс, только о ней!

— Она не знает?

— Что ее старшая сестра — шлюха? Нет, конечно. Что мне было сказать Констанс? Что мне было делать? — Он смотрел в никуда невидящими глазами. — Что мне делать сейчас?

— Я думаю, ситуация вскоре разрешится сама собой. Разве не это вы говорили Констанс?

— Доктор Вандерброкен мне говорит… что ничего не может для нее сделать, только облегчить ее страдания. У нее есть, быть может, неделя или две, говорит он, и чем она держится, он не знает.

— Быть может, она держится надеждой, что придет ее отец?

— Чтобы я пришел туда? Служитель Божий — в дом разврата? Тогда мне в этом городе конец. — На лице Уэйда отразилось страдание, и он все же опустился на камень. Секунду он смотрел, как играет ветер зеленью на холмах, потом тихо проговорил: — Я хотел войти. Я хотел ее увидеть. Говорить с ней. Сказать… не знаю что. Что-нибудь, что ее утешит, или хотя бы принесет ей мир, если это возможно. Очевидно… когда она в мае сюда приехала, она уже была больна, но очень хорошо скрыла свое состояние и от мадам Блоссом, и от доктора Годвина. У нее всегда были золотые уста, даже в детстве, наверняка она как-то отговорилась от этого ужасного осмотра. Потом, как говорит Эндрю, излишества ее… ее профессии ее подкосили. Она упала в обморок, пригласили доктора Годвина… и чтобы ее не выбросили на улицу, она сказала мадам Блоссом, кто она. Я полагаю, Эндрю был выбрал доверенным из-за своей репутации… в смысле, репутации адвоката, а не потаскуна.

«Весьма квалифицированного в обоих смыслах», — подумал Мэтью, но промолчал.

— Мы подписали соглашение, — продолжал преподобный. — Эндрю меня информирует о состоянии Грейс, и насколько я понимаю, он возвращал ее несколько раз, когда ей удавалось кого-нибудь уговорить ее выпустить. Особенно она любит «Терновый куст», как он мне говорил.

Мэтью теперь понял: Кипперинг считал, что Мэтью видел его вместе с Грейс внутри «Тернового куста», а не тогда, когда они вывалились из дверей; и как-то у него сложилась мысль, будто Мэтью, горластый петух, догадался, кто она такая.

— В ту ночь, когда убили мистера Деверика, — напомнил Мэтью. — Вас тогда позвал доктор Вандерброкен, потому что Грейс стало хуже? И он решил, что она может умереть в ту ночь?

— Да.

Тогда неудивительно, что Уэйд сказал, а доктор подтвердил, будто они идут в разные места. Трудно было бы объяснить главному констеблю Лиллехорну, куда они идут вдвоем по столь срочному делу.

— И одна из дам мадам Блоссом ходила домой к Вандерброкену, чтобы ему рассказать?

— Да. Она вместе с ним пришла за мной и ждала на углу у моего дома.

Это объясняло женщину, которую видела Констанс, но вызывало новый вопрос.

— Вы сказали, что посредником служил Эндрю Кипперинг. Где был он в эту ночь?

— Понятия не имею. Я знаю, что он любит выпить куда больше, чем позволяется доброму христианину. — Уэйд снял свою шляпу и вытер лоб тыльной стороной ладони. Темные волосы редели на макушке и седели на висках. — Да, — сказал он, будто вспомнив то, на что он должен был отреагировать, но пропустил мимо ушей. — Я говорил Констанс, что проблема вскоре разрешится. И она разрешится мощной дланью Господней.

Но Мэтью решил, что так легко он преподобного не отпустит, и да простит ему Господь подобную дерзость.

— И вы так и думали все те вечера, когда стояли у дома мадам Блоссом? Вы знали, что там ваша дочь лежит на смертном одре и может скончаться в любой момент? Я видел ваши слезы, преподобный. Я знаю, что вы пытались собраться с духом и войти внутрь. Вы не думали, что хотя бы один раз можете освободить себя от узды общественного мнения? От мысли, что скажут церковные старейшины, если узнают, что отец все еще любит свою дочь, ставшую проституткой? — Он подождал, чтобы эти удары жала дошли до собеседника. — Так что я думаю, пусть даже мощная длань Господа и решит этот вопрос скоро, после него останется сломленный человек — если вы не увидитесь с нею.

— Я буду сломлен, если ее увижу, — прозвучал твердый ответ. — Шагнув в этот дом, я рискну всем, чему посвятил свою жизнь. Можете себе представить, как будут смотреть на меня семейства с Голден-хилл, если они узнают.

— Вы не можете сделать этого тайно?

— Я и так держу это в тайне от моей паствы. Ты же был в церкви, когда у меня случилась минута слабости? Еще одной тайны я не выдержу. И ни на что больше годиться не буду.

Мэтью сел на камень неподалеку от преподобного, но не лишком близко.

— Могу я спросить, как ваша дочь выбрала эту профессию?

— Она родилась непокорной. — Уэйд теперь глядел в глаза Мэтью, щеки его разрумянились, и Мэтью подумал, не наследственная ли это непокорность. — С ранних лет она наслаждалась непослушанием, бегала с мальчишками день и ночь. Что еще я могу сказать? Я не знаю — и никогда не знал — ее сердца полностью. — Он сидел, зажав свою бесформенную шляпу между колен, на виске у него билась жилка. — Грейс была у нас первой, на восемь лет старше Констанс. Между ними у нас родился мальчик, он умер. Хестер — да, так звали мою жену, — скончалась через несколько дней после рождения Констанс. Осложнение, сказал доктор, непредвиденное. И вот я остался с двумя дочерьми и без моей Хестер. Я старался. Честно старался. Мне помогала сестра, насколько могла, но после смерти Хестер… Грейс все больше и больше отбивалась от рук. В десять лет она бегала по улицам, разбивая камнями витрины. В двенадцать ее поймали на сеновале с мальчиком старше ее. А я старался нести слово Божие. Планы на успех, которые были у нас с Хестер, рассыпались в прах из-за Грейс. Я счет потерял, сколько раз приходили ко мне жаловаться на ее проказы или требовать денег, когда она хватала что-нибудь с прилавка и бежала со всех ног.

Уэйд замолчал, погрузившись в воспоминания, и Мэтью вдруг показалось, что выглядит он лет на восемьдесят.

— Когда ей исполнилось четырнадцать, — заговорил снова Уэйд, — стало необходимо что-то решать. Я потерял должность в церкви, потому что Грейс набросилась на другую девушку с ножом в руке. Во времена попроще ее бы сочли одержимой демоном. Сладить с ней было невозможно, и она уже начинала подавать дурной пример Констанс. Благослови ее Господь, малышка не понимала происходящего, и я старался защитить ее как мог. Шестилетнего ребенка надо ведь защитить от порока? — Уэйд глянул на Мэтью — тот ничего не сказал. — Я… я устроил Грейс в школу с пансионом за несколько миль от Эксетера — ничего лучшего я себе позволить не мог. Не прошло и года, как я получил от директрисы письмо с уведомлением, что Грейс собрала свои вещи и сбежала среди ночи… к сожалению, как сообщила другая девушка, с неким молодым человеком весьма сомнительной репутации. Еще примерно через полгода пришло письмо от Грейс с двумя словами: «Я жива». Ни адреса, ни попыток искать примирения или намерения вернуться в школу или же домой. Только эти слова, и потом — ничего.