Полет Ворона - Дмитрий Вересов

Остается послушать, что скажет эта роковая сучка, так ловко бухнувшаяся в обморок на станции и намеренная теперь перележать скандал на больничной коечке. Девлеткильдеева, ни разу не видевшая Ларину вживе, уже ненавидела ее, эту избалованную стерву, наделенную всем, что может пожелать душа, — красотой, славой, материальным положением, поклонниками, любовниками… Наверняка имевшую безбедное детство и юность — с высокопоставленными родителями, дорогими нарядами, красивыми мальчиками, лучшими репетиторами, престижным театральным институтом… Привыкшую обольщать мужчин и помыкать ими, привыкшую позволять им резать из-за нее друг другу глотки. Только бы сразу не сорваться, не выложить все, что она об этой твари думает…

В Танину палату следователь Девлеткильдеева поднималась в довольно взвинченном состоянии. Спускалась же вполне довольная собой. «Ничего, сучка, — шептала она. — Добью тебя на втором допросе». Но второго допроса не было.

Аниса Низаметдиновна Девлеткильдеева так и не узнала, что ее блестящая версия, возникшая из первых показаний Захаржевского, начала лопаться уже в тот момент, когда она садилась в электричку до Москвы. Лейтенант Симаков, оставленный досматривать место происшествия, в свое время попал в школу милиции, начитавшись Конан-Дойля, и был большим поклонником дедуктивного метода. Он первым обратил внимание на то, что характер повреждений, нанесенных обстановке дачи, однозначно свидетельствует о том, что они не могли быть следствием пьяной или даже трезвой драки. Скорее здесь имел место продуманный, целенаправленный и извращенный вандализм. В этой связи он особо выделил стол в гостиной, нетронутые блюда, намеренно сделанные несъедобными в результате добавления явно непригодных в пищу ингредиентов, как то стиральный порошок, керосин, фекалии и прочее. Вчера вечером за этим столом ничего не ели и не пили.

Вторым фактом, опровергающим версию убийства Огнева вследствие драки, было почти полное отсутствие следов крови в гостиной, где якобы выясняли отношения Огнев и Захаржевский, — они имелись только на отпечатках подошв, — при чрезвычайно большом количестве крови в спальне на втором этаже, куда, по словам Захаржевского, он отнес убитого им Огнева. В сочетании с этим обстоятельством характер резаной раны на горле убитого свидетельствовал, что Огнев мог быть зарезан только в спальне, где никаких других следов насилия обнаружено не было. Симаков поделился своими соображениями с экспертом Глуховым, и старик, повидавший на своем веку больше трупов, чем полных стаканов с водкой, полностью подтвердил их правоту. Более того, внимательно рассмотрев рану, зияющую на горле Огнева, опытный Глухов высказал предположение, что она могла быть нанесена только самим Огневым либо другим лицом, которое просунуло правую руку с бритвой Огневу под мышку. На указательном пальце покойного были обнаружены следы крема от торта, на котором была сделана надпись непристойного содержания.

Все это, наряду с другими любопытными мелочами, было занесено в протокол, подписанный Симаковым, Глуховым и двумя понятыми. Новые факты, по идее, требовали повторного допроса подозреваемого Захаржевского, но тот по указанию Девлеткильдеевой был препровожден в КПЗ при Одинцовском райотделе; ехать же туда и допрашивать Захаржевского в отсутствие следователя было бы нарушением субординации. Оставалось ждать до утра — Девлеткильдеева так или иначе не успевала вернуться в Одинцово до конца рабочего дня, а предпринимать что-то без нее нельзя. Разве что сдать вещдоки на экспертизу — возможно, к утру появятся первые результаты.

Но утром все пошло по неожиданному сценарию. В райотдел на черной «Волге» прикатил важный московский чин в сопровождении двух дюжих молодцов, затребовал все материалы по делу, изучил составленный Симаковым протокол, ознакомился с показаниями Лариной, выслушал романтическую версию Девлеткильдеевой, после чего, не стесняясь присутствия Симакова с Глуховым, произнес довольно ехидный монолог, в котором не оставил от версии одинцовского следователя живого места, отстранил ее от следствия и потребовал передать все материалы ему. Под конец разговора Девлеткильдеева разрыдалась, швырнула папку с делом в лицо московского гостя и убежала из кабинета со словами:

— Бесчувственный чинодрал!

Москвич только усмехнулся, вложил в папку выпавшие листочки и укатил, прихватив с собой вызванного по, его приказу Захаржевского.

То, что расследованием этого дела занялась Москва, было вполне логично: гибель известного артиста неминуемо вызовет большой резонанс, вот-вот поползут самые невероятные слухи как среди рядовых обывателей, так и среди артистической общественности, а главное — среди начальства. На обывателя можно было начхать — вокруг даже самой что ни на есть естественной смерти любой знаменитости этот самый обыватель, отрешенный от достоверной информации, неизбежно будет строить самые нелепые домыслы, и пресечь их нет никакой возможности, да и надобности тоже — пусть себе тешатся, судачат возле очередного некролога в «Вечерке». Но вот господа артисты непременно потребуют самого тщательного и скорейшего расследования, да и начальство, прислушивающееся к ним, начнет давить и требовать результатов на гора. И эти результаты придется оперативно дать — убедительные и, по возможности, соответствующие действительности.

Наряду с протоколами, составленными Симаковым и Девлеткильдеевой, показаниями Лариной и других свидетелей, письменным признанием Захаржевского в распоряжение следствия уже поступили первые результаты экспертизы: дактилоскопический анализ показал, что погром на даче Захаржевского был устроен Огневым единолично. Вообще же на даче свежих пальчиков, помимо принадлежащих Огневу, Захаржевскому и Лариной — последние имелись только на перилах лестницы и на косяке двери в спальню — не обнаружилось. Не считая, естественно, отпечатков, оставленных сторожем на ручке входной двери. На рукоятке бритвы, которой было перерезано горло Огнева, имелись отпечатки пальцев как Захаржевского, так и самого Огнева, причем последним бритву держал в руках Захаржевский, и было это в то время, когда кровь на ней уже успела запечься. Вкупе с анализом самого ранения получалось, с вероятностью процентов девяносто пять, что сам Огнев перерезал себе горло, после чего прожил не более полутора-двух минут. Время смерти предварительно устанавливалось в пределах двадцати одного — двадцати одного тридцати, то есть тогда, когда, по показаниям Лариной, она находилась во Дворце Съездов на торжественной премьере фильма, а Захаржевский ожидал ее на Красной Площади. Алиби Лариной было железным, даже если и не очень важным для следствия, поскольку основания подозревать ее могли быть чисто умозрительными — в момент смерти Огнева она находилась на глазах множества свидетелей, причем каких свидетелей!

В принципе если показания Лариной правдивы, то без труда устанавливалось и алиби Захаржевского: ведь в таком случае он должен был достаточно долго болтаться в районе Спасских ворот и наверняка кто-то — в первую очередь кремлевская охрана — не могла не обратить на него внимание. Сотрудник прокуратуры уже выехал в Кремль с фотографией и описанием внешности Захаржевского. Иванов, следователь по особо важным делам, которому главный прокурор Москвы лично поручил возглавить расследование, нисколько не сомневался, что Захаржевский будет опознан кем-нибудь из тамошних блюстителей. Это будет известно через час-другой, а пока неплохо было бы еще разок пообщаться с Захаржевским.