Зверобой, или Первая тропа войны - Джеймс Фенимор Купер

— Я думаю, у тебя нет никаких оснований опасаться чего-нибудь худого, Хетти, — ответила сестра, — и потому настаиваю, чтобы ты отправилась в гуронский лагерь вместе с нашим другом. Тебе от этого не будет никакого вреда, а Зверобою может принести большую пользу.

— Теперь не время спорить, Джудит, а потому действуйте по-своему, — ответил молодой человек. — Приготовьтесь, Хетти, и садитесь в пирогу, потому что я хочу сказать вашей сестре несколько слов на прощание.

Джудит и ее собеседник сидели молча, пока Хетти не оставила их одних, после чего Зверобой возобновил разговор спокойно и деловито, как будто он был прерван каким-то заурядным обстоятельством.

— Слова, сказанные при разлуке, и притом, быть может, последние слова, которые удается услышать из уст друга, не скоро забываются, — повторил он, — и потому, Джудит, я хочу поговорить с вами как брат, поскольку я недостаточно стар, чтобы быть вашим отцом. Во-первых, я хочу предостеречь вас от ваших врагов, из которых двое, можно сказать, следуют за вами по пятам и подкарауливают вас на всех дорогах. Первый из этих врагов — необычайная красота, которая так же опасна для некоторых молодых женщин, как целое племя мингов, и требует величайшей бдительности. Да, не восхищения и не похвалы, а недоверия и отпора. Красоте можно дать отпор и даже перехитрить ее. Для этого вам надо лишь вспомнить, что она тает, как снег, и когда однажды исчезает, то уж никогда не возвращается вновь. Времена года сменяются одно другим, Джудит, и если у нас бывает зима с ураганами и морозами и весна с утренними холодами и голыми деревьями, зато бывает и лето с ярким солнцем и безоблачным небом, и осень с ее плодами и лесами, одетыми в такой праздничный наряд, какого ни одна городская франтиха не найдет во всех лавках Америки. Земля никогда не перестает вращаться, и приятное сменяет собой неприятное. Но иное дело — красота. Она дается только в юности и на короткое время, и поэтому надо пользоваться ею разумно, а не злоупотреблять ею. И так как я никогда не встречал другой молодой женщины, которую природа так щедро одарила красотой, то я предупреждаю вас, быть может, в мои предсмертные минуты: берегитесь этого врага!

Джудит было так приятно слушать это откровенное признание ее чар, что она многое могла бы простить человеку, сказавшему подобные слова, кто бы он ни был. Да и сейчас, когда она находилась под влиянием гораздо более высоких чувств, Зверобою вообще нелегко было бы обидеть ее; поэтому она терпеливо выслушала ту часть речи, которая неделю назад возбудила бы ее негодование.

— Я понимаю, что вы хотите сказать, Зверобой, — ответила девушка с покорностью и смирением, несколько удивившими охотника, — и надеюсь извлечь пользу из ваших советов. Но вы назвали только одного врага, которого я должна бояться; кто же второй враг?

— Второй враг отступает перед вашим умом и способностью здраво рассуждать, Джудит, и я вижу, что он не так опасен, как я раньше предполагал. Однако раз уж я заговорил об этом, то лучше честно договорить все до конца. Первый враг, которого надо опасаться, Джудит, как я уже сказал, — ваша необычайная красота, а второй враг — то, что вы прекрасно знаете, что вы красивы. Если первое вызывает тревогу, то второе еще более опасно.

Трудно сказать, как долго продолжал бы в простоте душевной разглагольствовать в том же духе ничего не подозревавший охотник, если бы его слушательница не залилась внезапными слезами, отдавшись чувству, которое прорвалось на волю с тем большей силой, чем упорней она его подавляла. Ее рыдания были так страстны и неудержимы, что Зверобой немного испугался и очень огорчился, увидав, что слова его подействовали гораздо сильнее, чем он ожидал. Даже люди суровые и властные обычно смягчаются, видя внешние признаки печали, но Зверобою с его характером не нужно было таких доказательств сердечного волнения, чтобы искренне пожалеть девушку. Он вскочил как ужаленный, и голос матери, утешающей своего ребенка, вряд ли мог звучат ласковей, чем те слова, которыми он выразил свое сожаление в том, что зашел так далеко.

— Я хотел вам добра, Джудит, — сказал он, — и совсем не намеревался так вас обидеть. Вижу, что я хватил через край. Да, хватил через край и умоляю вас простить меня. Дружба — странная вещь. Иногда она укоряет за то, что мы сделали слишком мало, а иногда бранит самыми резкими словами за то, что мы сделали слишком много. Однако, признаюсь, я пересолил, и так как я по-настоящему и от всей души уважаю вас, то рад сказать это, потому что вы гораздо лучше, чем я вообразил в своем тщеславии и самомнении.

Джудит отвела руки от лица, слезы ее высохли, и она поглядела на собеседника с такой сияющей улыбкой, что молодой человек на один миг совершенно онемел от восхищения.

— Перестаньте, Зверобой! — поспешно сказала она. — Мне больно слышать, как вы укоряете себя. Я больше сознаю мои слабости теперь, когда вижу, что и вы их заметили. Как ни горек этот урок, он не скоро будет забыт. Мы не станем говорить больше об этом, чтобы делавар, или Уа-та-Уа, или даже Хетти не заметили моей слабости. Прощайте, Зверобой, пусть бог благословит и хранит вас, как того заслуживает ваше честное сердце.

Теперь Джудит совершенно овладела собой. Молодой человек позволил ей действовать, как ей хотелось, и когда она пожала его жесткую руку обеими руками, он не воспротивился, но принял этот знак почтения так же спокойно, как монарх мог бы принять подобную дань от своего подданного или возлюбленная от своего поклонника. Чувство любви зажгло румянцем и осветило лицо девушки, и красота ее никогда не была столь блистательна, как в тот миг, когда она бросила прощальный взгляд на юношу. Этот взгляд был полон тревоги, сочувствия и нежной жалости. Секунду спустя Джудит исчезла в каюте и больше не показывалась, хотя из окошка сказала делаварке, что их друг ожидает ее.

— Ты достаточно хорошо знаешь натуру и обычаи краснокожих, Уа-та-Уа, чтобы понять, почему я обязан вернуться из отпуска, — начал охотник на делаварском наречии, когда терпеливая и покорная дочь этого племени спокойно приблизилась к нему. — Ты, вероятно, понимаешь также, что вряд ли мне суждено когда-нибудь снова говорить с тобой. Мне надо сказать лишь очень немного. Но это немногое — плод долгой жизни среди вашего народа и долгих наблюдений над вашими обычаями. Женская доля вообще тяжела, но должен признаться, хотя я и не отдаю особого предпочтения людям моего цвета, что женщине живется тяжелее среди краснокожих, чем среди бледнолицых. Неси свое бремя, Уа-та-Уа, как подобает, и помни, что если оно и тяжело, то все же гораздо легче, чем бремя большинства индейских женщин. Я хорошо знаю Змея, знаю его сердце — он никогда не будет тираном той, которую любит, хотя и ждет, конечно, что с ним будут обходиться как с могиканским вождем. Вероятно, в вашей хижине случатся и пасмурные дни, потому что такие дни бывают у всех народов и при любых обычаях; но, держа окна сердца раскрытыми настежь, ты всегда оставишь достаточно простора, чтобы туда мог проникнуть солнечный луч. Ты происходишь из знатного рода, и Чингачгук — тоже. Не думаю, чтобы ты или он позабыли об этом и опозорили ваших предков. Тем не менее любовь — нежное растение и никогда не живет долго, если его орошают слезами. Пусть лучше земля вокруг вашего супружеского счастья увлажняется росой нежности.