Гитлер_директория - Елена Съянова

Я же молилась, потому что… мне захотелось… умыться, вымыться даже или… хотя бы вымыть руки. Не знаю, как еще это объяснить. Ты подумай над этим, хорошо? Ты как-то все умеешь соединить или распутать. Ты мне говорил, что нужно изучать логику. Я буду изучать, я вообще решила, что когда мы вернемся домой, я попрошу папу дать мне те книги, о которых ты мне писал. Я их возьму с собой, когда мы уедем на юг.

23 апреля

…Я вижу все меньше знакомых мне людей. Они прощаются с папой и мамой так, точно уходят на час или на два. Но они больше не возвращаются.

В канун Рождества 1958 года прокурор города Мюнстер Миддельдорф инициировал новое расследование обстоятельств гибели детей Геббельсов. Дело проходило под номером 1041/56.

На скамье главных свидетелей собрался настоящий гитлеровский «цветник»: секретарша Гитлера Гертруда Юнге, камердинер Гейнц Линге, шофер Эрих Кемпке, личный пилот фюрера Ганс Баур…

Их показания были как под копирку; все повторяли одно и то же: с детьми в предполагаемый момент их смерти находились их родители и доктор Штумпфеггер, который погиб в начале мая 1945-го.

Прокурор заявил на завтра своего главного свидетеля — Гельмута Кунца.

Сегодня мама привела нас к герру Гитлеру, и мы пели Шуберта. Папа на губной гармошке пробовал играть «Соль минор» Баха. Мы смеялись. Герр Гитлер обещал, что скоро мы вернемся домой, потому что с юго-запада начался прорыв большой армии и танков.

Папа мне сказал, что президент Геринг не изменник; просто он думает, что все, кто в бомбоубежище, не могут отсюда ни с кем связаться. Но это не так. Папа говорит, что много трусов.

Но не все трусы. Я сегодня три раза спускалась вниз, и я видела министра фон Риббентропа. Я слышала, что он говорил герру Гитлеру и папе: он не хотел уходить, просил его оставить. Папа его убеждал, а герр Гитлер сказал, что от дипломатов теперь нет пользы, что если министр хочет, пусть возьмет автомат — это лучшая дипломатия. Когда фон Риббентроп уходил, у него текли слезы. Я стояла у двери и не могла себя заставить отойти.

Я подумала, а какая же от нас польза? Я бы все равно осталась с папой и мамой, но маленьких хорошо бы отсюда увезти. Они тихие, почти не играют. Мне тяжело на них смотреть.

Если бы мне с тобой поговорить хоть минутку! Мы бы придумали что-нибудь. Ты бы придумал! Я точно знаю, ты бы придумал, как убедить папу и маму отослать маленьких, хотя бы к бабушке. Как мне их убедить?! Я не знаю…

25 апреля

Перед вторым заседанием американский журналист Герберт Линц нанес Кунцу визит и показал копии допросов от мая 1945 года, проведенных следователями СМЕРШ, где Кунц признавался, что лично сделал детям Геббельсов усыпляющие уколы морфия, а затем присутствовал при том, как Магда Геббельс своими руками давала детям яд. «Таким образом, если я попрошу моих русских друзей представить подлинники ваших признаний от 1945 года, вы станете не свидетелем, а соучастником преступления — убийства детей, — сказал журналист Кунцу. — А если хотите, чтобы этого не случилось, расскажите правду мне!»

Но журналисту самому пришлось сделать признание, прежде чем услышать его от Кунца, который наотрез отказался разговаривать с «паршивым америкашкой». Герберт Линц назвал свое подлинное имя — Генрих Лей, сын бывшего вождя Трудового фронта Роберта Лея.

В 1940 году в возрасте восьми лет его увезла из Германии мать, а в 1955-м он получил американское гражданство.

Гельмут Кунц, пораженный этим фактом, сказал Генриху, что у него тоже есть документ, причем не копия, а подлинник. И показал это самое письмо Хельги, сделав, таким образом, признание в собственном участии в событиях конца апреля-начала мая 1945 года.

Читая письмо и слушая Кунца, Генрих Лей сумел восстановить некоторые факты происходившего в бункере.

Мама говорит, что я стала нервная. Это неправда! Я просто не все могу понять, а мне никто не объясняет. Сегодня герр Гитлер очень сильно кричал на кого-то, а когда я спросила — на кого, папа накричал на меня. Мама плачет, но ничего не говорит. Что-то случилось. Гельмут ходил вниз и там слышал, что говорила фройляйн Кристиан, секретарь-машинистка, что Геринг предатель. Но это же неправда, зачем же повторять? Только странно, что он не может никого прислать, потому что я видела генерала Грейма и его жену Ханну: они прилетели на самолете с юга. Значит, можно и улететь отсюда? Если самолет маленький, можно посадить только малышей, даже без Гельмута. Он сказал, что останется с папой, мамой и со мной, а Хильда пока будет ухаживать за малышами. Это было бы правильно, но все-таки лучше бы Гельмут тоже улетел. Он плачет каждую ночь. Он такой молодец: днем смешит всех и играет с Хайди вместо меня.

Генрих, я только сейчас стала чувствовать, как я их люблю — Гельмута и сестренок! Они немножко подрастут, и ты увидишь, какие они! Они могут быть настоящими друзьями, хоть еще и такие маленькие!

Сейчас прилетел еще один самолет; он сел на Ост-Весте…

Чтобы избежать паники в бункере после начала обстрела русской артиллерией, Гитлер принял решение не выпускать семью Геббельсов из бункера.

Последнюю попытку спасти детей сделал отец Генриха — Роберт Лей. Он прилетел с юга в Берлин на маленьком самолете. Туда поместились бы не все дети Геббельсов…

Генрих, я видела твоего папу!!! Он здесь, он с нами!!! Я тебе сейчас все расскажу!

Он сейчас спит. Он очень устал. Он прилетел на каком-то смешном самолете и сказал, что сел «на голову русским». Сначала его никто не узнал, потому, что он был с бородой, усами и в парике, и в форме фельдфебеля. Его узнала только Блонди; она поставила ему на грудь лапы и виляла хвостом. Это мне рассказала мама. Я побежала к нему, и он — ты только подумай — он хотел меня взять на руки, как раньше!!! Мы так смеялись, хохотали! Он сказал, что я тут вытянулась, как росток без света.

Мама сказала, чтобы я закончила письмо, потому что его можно передать.

Я не знаю, как закончить: я еще ничего тебе не сказала.

Генрих, я… (эти два слова тщательно зачеркнуты)

На вопрос Генриха Лея Кунц объяснил, что это письмо отдал ему отец Генриха, Роберт Лей, перед тем как улететь из Берлина, сказав: — «Меня могут сбить… А вы врач, у вас больше шансов выбраться. Передайте это письмо моему сыну. Если выживете».

Сегодня почти час не обстреливали. Мы выходили в сад. Мама говорила с твоим папой, потом у нее заболело сердце, и она присела отдохнуть. Твой папа нашел для меня крокус. Я его спросила, что с нами будет. Он сказал, что хочет нас отсюда забрать. Но ему нужен другой самолет; он его раздобудет и прилетит за нами и за мамой. «Если не прилечу, значит, меня сбили. Тогда выйдете под землей. Вас выведет сахиб». Я видела, как мама кивнула ему. У нее было светлое лицо. Он сказал мне, чтобы я не боялась.

Я спросила его, что будет потом: с моим папой, с твоим дядей Рудольфом, вообще с немцами, и что будет с ним, если его возьмут в плен? Он ответил, что таких игроков, которые не справились, выводят из команды. Но команда продолжит игру — чтобы я это твердо помнила. Я спросила: как же ее продолжить, если все разбомбили и взорвали, — папа об этом все время говорил по радио? Мама на меня накричала, назвала несносной и бесчувственной. Твой папа взял нас обеих за руки и сказал, чтобы мы не ссорились, потому что в Германии наступает время женщин, и что женщин победить нельзя.