Сети - Юлия Бажова

Ответный удар пришлось отложить. Утром Морган искренне сожалел о своих вчерашних ночных блужданиях. Единственное, на что он оказался способен, – доковылять до двери и помочиться с крыльца. Давясь от презрения к самому себе, принял из рук Долмы обезболивающее, которое она приготовила, слыша его страдальческие вздохи, и в благодарность за заботу предложил ей сходить повеселиться в какой-нибудь компании, соответствующей ее возрасту. Высокая, стройная, столь же красивая, сколь и одаренная – скользкий момент, – девушка из другой общины привлечет множество восторженных взглядов. В поселке полно парней, не высосанных еще досуха жизнью, с Даром и нормальными ногами. Сам бы он после таких слов, каким тоном они были сказаны, немедленно собрал бы вещи и уехал, Долма же просто промолчала. Тогда он добавил жестокое и несправедливое: «Никого не оттолкнет, что девушка просто-напросто присматривает местечко подальше от вулканов, где еще сохранились клочки земли, на которых что-то растет, – это естественно для женщины искать спокойное место для своего будущего потомства». И добился того, что Долма ушла, мужественно вздернув подбородок. Слишком гордая, чтобы показывать слезы. Вернулась она только после матери, которая до вечера сидела у своей сестры, не желая мешать им с Долмой налаживать отношения. Морган чувствовал себя виноватым, но так и не смог выдавить извинений.

С подачи ли Долмы или это были ее собственные измышления, за ужином мать как бы невзначай бросила: если его таинственная возлюбленная до сих пор не заявила о себе, а он не хочет посылать за ней из страха быть отвергнутым, это иллюзии, а не вариант для семейной жизни. Морган ответил «Не лезь не в свое дело», но ночью, слыша, как Долма ворочается и шмыгает носом, размышлял, не пребывает ли он действительно в иллюзиях относительно Марго. Вывод оказался пугающим. Надо уходить отсюда как угодно, хоть ползком. Пока мать с Долмой ведут честную игру – по крайней мере, хочется в это верить. Убедившись в ее бесполезности, они пустят в ход Дар, и он превратится в безвольного жизнерадостного дебила.

Хмурым ветреным утром, под холодным дождем, с болью в пояснице, но полный решимости преодолеть собственную немощь, Морган поковылял к пустующей хижине, в компании двоюродного племянника-подростка и его приятеля, которым пообещал за воду и двухмесячный запас дров жеребую кобылу. За этот срок он надеялся восстановиться настолько, чтобы ездить в тайгу самостоятельно. Между двух огромных кедров, растущих с двух сторон мощенной камнем дорожки, он остановился в растерянности. Не будь этих кедров, он, пожалуй, не узнал бы творение собственных рук. Тщательно очищенная от снега и наледи, дорожка огибала величественный массив из сугробов и ледяных глыб, в центре которого торчала серая черепичная крыша – то, что по идее было его двором, а служило соседям свалкой снега. Некогда крайняя, хижина ярдов на триста отодвинулась от леса, уступившего место восьми дворам. Переселенцы не раз предлагали за нее хорошие деньги, и каждое извержение вулкана порождало новый наплыв желающих. Морган не продавал дом из-за надежд матери: вдруг у Имандры тяга к самостоятельной жизни возобладает над ленью, или она выйдет замуж и захочет жить отдельно. Года два назад Имандра и вправду пыталась туда заселиться, но, прочувствовав на своей шкуре тяготы ведения собственного хозяйства, вернулась к матери. С тех пор дом использовался исключительно для свиданий и вечеринок.

Снег с крыши и вокруг стен почти стаял, но дверь оказалась примерзшей. Морган зверски устал и взмок до нитки, в позе цапли отбивая лед ломиком, прежде чем смог приоткрыть ее настолько, чтобы протиснуться внутрь. Мебель отсутствовала. Обмазанные глиной стены были покрыты кедровыми досками лишь на треть – слева, у большого камина с плитой, и за ним, где они с женой устроили постель. У Идели шел второй месяц беременности, они хотели поскорее переехать и потом, без спешки, в счастливом ожидании малыша доделывать остальное. Счастливое ожидание продолжалось два дня. С полудня третьего и до глубокой осени Морган метался по скалам, пытаясь найти тело жены. Не отдала река. Забрала себе. Спустя почти пять месяцев бродяжничества по горам он вернулся забрать вещи и поклялся себе, что больше никогда не переступит порог этого дома. Болезненные воспоминания вызвали ощущение удушья. Морган свалил напротив камина медвежью шкуру и свои скромные пожитки, завернутые в спальник, поставил на подоконник банку меда с кедровыми орехами. Похоже, призраки прошлого теперь будут глодать его сутками.

За остаток дня он планировал расчистить путь от крыльца до мощеной дорожки, но боль и усталость свалили его задолго до заката. Холод еще не успел заползти к нему в спальник, как прибыла первая порция дров. Морган попросил мальчишек сложить их прямо в хижине, чтобы дрова просохли, а ему не ходить далеко. Поколебался и попросил растопить печь, а потом сходить к Шенгаю, командиру отряда Токо и Рава, и узнать, здесь отряд или в рейде. Детей трудно приобщить к взрослым сговорам, рано или поздно они пробалтываются. А сам он в ближайшее время едва ли осилит прогулку дальше собственного двора.

Сразу после ухода парней в окно застучали. Что-то забыли? Морган поискал взглядом чужие вещи: в тусклом свете свечи проступали лишь нагромождения дров. Пока он выволакивал себя из спальника, поднимался на ноги, добирался до двери и выдергивал тугую неразработанную щеколду, стук прекратился. На каменных ступенях крыльца его ждала накрытая полотенцем корзина. И никого, кого следовало бы выругать за непрошеную заботу… которую какое-то время придется принимать. В корзине оказалась жареная рыбина, теплые пшеничные лепешки, травы для чая, бутылочка с обезболивающим – до чего же кстати! – и забытая им хозяйственная утварь – посуда, лампа, бутылка терпентинного масла. Глубоко внутри Морган почувствовал облегчение. С едой вопрос решен, хотя и ценой зависимости. «С другой стороны, – утешал он себя, жуя нежное, тающее во рту щучье мясо, – если кто-то делает добро, он сам получает от этого удовольствие и не ждет ничего взамен, иначе это не добро, а попытка загнать в ловушку обязательств. И нет ничего предосудительного в том, чтобы отказаться играть по правилам, которые добротворец станет навязывать как плату за свою заботу». Зыбкий вопрос.

Еда и горячий чай немного оживили его. Морган забрался под одеяло с мыслью о том, что по возвращении его отряда надо пройтись по приятелям: быть может, у кого-нибудь завалялись лишние рыболовные снасти. У них с женой были отличные новые самоловы, изготовленные ее отцом. Они так и остались в реке, там, где они поставили их в тот день, когда в последний раз вышли отсюда вдвоем. Вечером планировался рыбный шашлык с друзьями в честь новоселья. Идель сказала, хорошо бы попались осетры, хотя она предпочла бы сейчас свежезасоленную семгу. Звонко рассмеялась, прижала его ладонь к плоскому пока еще животу.

Возле мостков через Ивинг к ним присоединился Самсар, брат Идели, с женой, и несколько общих друзей. Ветер бережно обсушивал молодую листву редких деревьев после утреннего проливного дождя и разгонял потрепанные сизые облака. Низвергающийся со скал водный поток переливался на ярком солнце всеми цветами радуги. На островках песка цвели мелкие белые цветы. Радостные голоса и смех отражались эхом от складчатых каменных нагромождений. Морган любовался рассыпанными по лицу жены веснушками и рыжими локонами, которые потрясающе гармонировали с задорными синими глазами. Эти глаза никогда не дают погружаться в уныние. Самая веселая девчонка на свете досталась ему. Удивительно, каким он был дураком: по-настоящему полюбил ее лишь спустя год после свадьбы. Влажный томный полдень, лица друзей, сияющая от счастья Идель с искоркой зарождающейся жизни – все, о чем он мечтал.