Проклятие любви - Паулина Гейдж

Празднование Нового года проходило с тем же настроением покорности судьбе, что и в день погребения. Оно больше напоминало сборище бездомных или убогих, чем демонстрацию мощи Египта. Не было иноземных миссий, стремившихся засвидетельствовать почтение фараону и представить богатые дары.

Немногие придворные смогли набраться храбрости демонстрировать новые моды в день, когда по традиции каждый мало-мальски важный чиновник являл свою власть, а честолюбцы жаждали показать себя. Не было управителей, жаждавших передать добрые пожелания и щедрые подарки от своих городов, один за другим они прислали извинения за свое отсутствие. Каждое утро они пытались справиться с новым урожаем мертвых тел, которые приходилось собирать на улицах; с эпидемией болезней, слепотой и параличом; со стычками между феллахами, которые оставили свои земли, несущие только смерть, и горожанами, которые имели немного, но не желали делиться последним. Даже Хоремхеба не было, его срочно вызвали в Мемфис по поводу мятежа в казармах. Мутноджимет, такая же невозмутимая и безразличная, как всегда, поцеловала ноги фараона, положив традиционные искусственные цветы. Молчаливая Мериатон сидела рядом с отцом, ее глаза были накрашены сверкающей золотой и синей краской. Тейе не участвовала в церемонии. После известия о смерти Тиа-ха она сильно ослабела, небольшая лихорадка, сопровождаемая ломотой в суставах и возобновившимися болями в животе, удерживала ее в постели. Эйе держал опахало у правого колена своего повелителя, как всегда внешне уверенный, он, однако, предпочитал ни с кем не встречаться глазами.

Пиршество, которым всегда заканчивался праздник, было немноголюдным, хотя и проводилось, как обычно, со множеством представлений; смех гостей звучал скорее принужденно, чем весело. К полуночи на помосте за столом с остатками угощения остался один фараон. Огромный зал опустел, только Сменхара сидел у своего столика, скрестив ноги и уронив голову, и задумчиво подбирал оставшиеся на тарелке крошки сухарей. Слуги неподвижно стояли вдоль стен, утопавших во мраке, свет угасающих факелов не мог рассеять сумрак. Царица, извинившись, ушла намного раньше, сославшись на дурноту от жары. Носитель опахала, управляющий и дворецкий Эхнатона стояли за его спиной и терпеливо ждали, когда он соизволит уйти, но он не шевелился, временами открывая рот, будто собираясь заговорить. В неподвижном воздухе ароматы от сброшенных колпачков с благовониями смешивались с запахами несвежей еды.

Сменхара был погружен в мрачную задумчивость, только его пальцы двигались среди крошек и кусочков черного хлеба. Сначала он не расслышал, что его позвали по имени, но фараон окликнул его снова, и, встрепенувшись, Сменхара поднял взгляд.

– Да, великий царь?

– Подойди сюда, царевич.

Сменхара покорно поднялся и взошел на помост, низко поклонившись несколько раз. Эхнатон указал на свободное кресло Мериатон. Вначале он смотрел на брата без всякого выражения, потом медленно улыбнулся.

– Сменхара, – прошептал он, – что случилось с самым счастливым народом под небесами? Повсюду, куда я ни посмотрю, – боль и смерть. Даже здесь, в месте, которое Атон выбрал для своего обитания, и здесь зло. Я истощен, я сделался похожим на дырявый горшок. Я беспрестанно молюсь, но мои молитвы имеют вкус голода. Мое дыхание, как хамсин; оно приносит только смерть. – Переведя дух, он продолжил, и Сменхара услышал в его голосе волнение, с которым он пытался совладать. – Я, тот, кто стоит между богом и людьми, я не знаю, что делать. Мои мольбы не доходят. Бог больше не указывает мне путь. – Толстые, накрашенные оранжевым губы затряслись, обтянутые золотой тканью плечи поникли. – Я думал, когда сделаю тебя наследником, бог будет удовлетворен, но этого не случилось. Этого оказалось недостаточно. – Он стиснул ладони, и Сменхара увидел, как медленно и мучительно переплелись тонкие пальцы. – Существует некая причина, неведомая мне, по которой мой божественный отец отрекся от меня. Он больше не любит меня. Моя бессмертная миссия должна перейти к тебе.

Сменхара услышал, как за спиной фараона кто-то шумно вздохнул, и подумал, что это, должно быть, Эйе.

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Я должен передать тебе свои божественные силы. Атон уже изменяет твое тело, формируя его по образцу, по которому он пожелал создать меня. Ты будешь совершать богослужения в храме и передавать людям волю бога.

– Но, Гор, я не хочу! – Сменхара запнулся, внезапно похолодев. – Бог не указывал ничего подобного для меня! Я всего лишь царевич, Гор-птенец. Я не знаю ничего из учения!

– Как ничего не знал и я, пока бог не выбрал меня, чтобы просветить. – Эхнатон говорил глухим голосом, в глазах стояли слезы. – В следующем месяце река должна начать подниматься, если я поступил правильно с точки зрения Диска.

Сменхара смотрел на него.

– Ты отдаешь мне трон Гора? Ты спускаешься по священным ступеням? Фараон не может передавать свою божественную миссию другому при жизни!

– Нет, я останусь правителем на троне, божественным воплощением в Египте. Я не отдаю тебе власть правления, ты лишь будешь молиться от моего имени. Однажды ты станешь воплощением Атона, но он желает ввести тебя в свою семью сейчас. Он станет слушать только тебя. Хранитель, возьми корону и регалии, Пареннефер, очисти проходы. Мы пойдем в мою опочивальню. – Он разжал пальцы и потянулся к щеке Сменхары, и что-то в его миндалевидных глазах, внезапно ставших томными, заставило юношу быстро отпрянуть. – Идем, Сменхара, – настаивал фараон, когда хранитель снял с него корону и заменил ее белым льняным шарфом, положив крюк и цеп рядом со скимитаром в золотой сундучок. – Я удостою тебя чести стать истинным членом моей семьи.

– Но я уже и так член царской семьи! – выпалил Сменхара, испугавшись не на шутку. – Моя мать – императрица, мой отец…

Он умолк, поймав на себе суровый взгляд Эйе из-за плеча Эхнатона. Это было явное предупреждение. Еще секунда, и Сменхара бросился бы с помоста, чтобы искать убежища в своих покоях, но вместо этого он нетвердо поднялся вместе с фараоном. Эхнатон обнял его за плечи, притянув к себе. Он тяжело задышал, легко касаясь ногтями голого тела Сменхары с потеками масла. Вестник принялся выкрикивать предупреждения всем, кто мог встретиться на пути владыки всей жизни.

Фараон отпустил царевича, лишь когда они оказались за закрытыми дверями царской опочивальни, но и тогда он отнял руку только для того, чтобы взмахом выпроводить слуг. Казалось, он оправился от своего мрачного настроения. Он снисходительно и ободряюще улыбался, глаза его сверкали. Налив вина, он протянул чашу Сменхаре, который схватил ее и залпом выпил, серебряный край чаши стучал о его зубы. Он покрылся испариной. Эхнатон подошел ближе и начал снимать сине-белые ленты с головы юноши, проводя руками по гладкой коже головы, по щекам, по похолодевшим губам.

– Ты очень красив, – проговорил он.

Сменхара не мог смотреть ему в глаза. Он стоял, дрожа, повесив голову, как жертвенный бык. Эхнатон снял с него ожерелье, браслеты и кольца, целуя каждый палец. Он тяжело дышал, узкая грудь быстро вздымалась и опускалась. Он сбрызнул свои пальцы ароматным маслом, которое вытекло из колпачка с благовониями Сменхары и размазалось по его груди, потом принялся растирать его. Сменхара крепко зажмурился, неистово пытаясь уйти в воспоминания, представляя Мериатон и благоуханные дни, которые они вместе проводили в Малкатте, хихикая и попивая пиво в саду; свою ладью на полноводной реке, удочку в своих руках; новых друзей, которые стайками ходили за ним.