Тот, кто ловит мотыльков - Елена Михалкова

– А что потом?

Беломестова налила себе и Маше, но пить не стала.

– Марина постояла, поулыбалась, подошла к столу и взяла чью-то стопку. Двигалась, точно актриса на сцене. А мы, значит, то ли зрители, то ли, как бы это сказать… – Она запнулась, ища слово.

– Массовка?

– Точно, массовка. Все говорили хором, вернее, скулили, будто побитые собаки. Колыванов встал, потащился за Мариной, руки к ней протягивал, как нищий за милостыней. Альберт с Альбертовной шипели из угла, как две змеи. Я тоже упрашивала ее… И ведь понимала, что все это зря, напрасно мы с Валентином унижаемся, а все равно продолжала. Кулибаба, кажется, молчала, а Пахомова говорила громко, словно радио включили, прямо-таки вещала, что у нее есть грамоты, она не позволит, она заслуженный работник сельского хозяйства, отмечена премиями и медалями… – Беломестова вздохнула и добавила негромко: – Хотя какой она заслуженный. Марина слушала нас, слушала. А потом ей, видно, все это надоело. Она решила заканчивать праздник. Отодвинулась на два шага, смотрит на нас, как продавщица в винно-водочном на колдырей, выстроившихся поутру в очередь, и брезгливо цедит: все, хватит ныть, пошли вон, наш цирк закрывается. Колыванов аж затрясся. «Цирк? – переспрашивает. – Цирк?» Я не удержалась, кричу: «А мы что тебе, клоуны?» Марина захохотала во все горло, словно я действительно отмочила смешную шутку. Смех у нее пронзительный, от него как будто глохнешь. А она сквозь смех выговаривает: «Да какие вы клоуны! Вы опилки». Опилки, Машенька, понимаешь?

Полина Ильинична опять помолчала.

– Не знаю, кто из нас первый ее ударил, – сказала она наконец. – Если бы она не сказала про опилки, ничего не случилось бы. Клянусь тебе, не случилось бы!

Она умоляюще взглянула на Машу, словно та могла отпустить ей грехи.

Маша молчала. Она представляла, как это было: семь человек в комнате, среди них рыжая женщина – циничная, веселая, глумливая. Она хохочет; она придумала отличную шутку напоследок! Ей удалось щелкнуть их по носу, сразу всех. Она как злой ребенок, которому доставляет удовольствие кривляться, глядя на заплаканные лица остальных детей.

Она так ясно увидела эту картину, словно сама была среди них. Актриса и массовка. Понимала ли Марина, чем обернется для остальных ее решение запустить в садок с карасями двух голодных щук? О да! Она осознанно убивала Таволгу. Сначала Марина просто открыла ворота для чужаков. Но этого ей оказалось недостаточно, и она сдала им крепость.

– Я потом думала – чем мы ее обидели? – При звуках надтреснутого голоса Полины Ильиничны Маша вздрогнула. – Со мной, допустим, все понятно. Послушать Марину, так я ее всячески притесняла. С Бутковыми – ну, предположим, что-то неосторожно ляпнули. Эти могли. Но вот Валентин, или Тамара, или Кулибаба – они-то чем перед ней провинились? И знаешь, что я думаю… Марине нужно было чувствовать себя пупом земли. Для Тамары она была, считай, пустое место, балаболка и бездельница. Кулибаба – та вообще сама по себе, ей не до наших игр в царя на горе. Колыванов к ней покровительственно относился. Он из тех, кто будет опекать, а Марина хотела, чтобы на нее смотрели снизу вверх, с обожанием. – Она покачала головой. – А может, я все высасываю из пальца. Ей просто попала вожжа под хвост. Вошла баба в климакс, вот и чудила.

«Дочудилась», – неслышно сказал Макар.

– Когда она упала… Нам бы остановиться. Помочь ей. А мы… – Она опять помолчала. – Страшное дело – зверь в человеке. Убили мы ее, Машенька. Все вместе убили. Даже Колыванов, и тот… Я-то, знаешь, совсем себя не помнила от бешенства. Спроси меня на Страшном суде: как ты ее ударила? Сколько раз? – не отвечу. Помню, что била, а куда, чем – ничего не осталось в голове. Только два воспоминания в память заколочены, как гвозди: волосы ее рыжие под ногами и Колыванов, который трясет ее за плечо и бормочет, что надо вставать, на полу холодно, сквозняки, что это она за глупости придумала, взрослая женщина, а дурачится… Тут я малость пришла в себя. Лучше бы не приходила. В комнате так пахло… Я никогда прежде такого запаха не встречала. Марина лежит ничком, голова у нее в крови, волосы в крови, а над ней Колыванов бормочет и качается, будто лист на ветру… Я заставила его подняться и отправила домой.

– Как – домой?

– А куда, сама подумай? Иди, говорю, Валентин Борисович, у тебя телефон звонит.

– Какой телефон? – тихо спросила Маша.

– Откуда мне знать какой. Это я брякнула первое, что в голову пришло. У него даже стационарного аппарата нет, только сотовый. Но он послушно встал, пошел, разве что в дверях задержался, но я его шуганула: ступай, ступай, вдруг это по важному делу! Пахомову тоже прогнала. Она начала охать, кричать, что нужно вызвать врачей… В тот момент я и подумала, что никто нам здесь не нужен: ни врачи, ни полиция, ни Маринины приятели. Бутковы сидели как дрессированные собаки, разве что языки не высунуты, таращились на меня, ждали моей команды… Пять минут назад рвали Марину, чисто доберманы, а теперь поджали хвосты и решили, что старшая здесь я. – Она усмехнулась. – Ну ладно. Старшая так старшая. Я проверила Марине пульс, хотела убедиться наверняка… Но там и без пульса все было ясно, можешь мне поверить. Кулибаба сидела молча в углу на полу, а потом глядит на меня и спрашивает: «Куда мы ее теперь?» Значит, она так же рассуждала. Никто из нас не собирался сдаваться в полицию и каяться. А уж Бутковы и подавно! Так что если ты думаешь, что это я их всех подбила…

– Не думаю, – сказала Маша.

– Альбертовна твердит: закопаем ее в лесу! Там ее никогда в жизни не отыщут! Муж ей поддакивает: прямо сейчас отвезем и зароем, пока земля влажная после дождя! Меня всю перекосило. Человека – как собаку, в чаще… Ни креста, получается, ни могилы, ни имени! Сказала, что в лесу они ее закопают только через мой труп. Один страшный грех мы совершили, но на второй я не пойду. Бутковы так на меня поглядели… будто примерялись, не положить ли и меня рядом с Мариной, раз я сама предложила. Тут вмешалась Кулибаба. Поддержала меня. «Что мы, папуасы? Похороним по-людски!»

Легко сказать! А где хоронить-то? Тут я совершила большую глупость. Пошла к Климу. Хотела, чтобы он помог положить Марину в одну из могил на кладбище. Надо было мне догадаться, что с его характером он никогда не станет участвовать в нашей затее. Так оно и вышло. «Я вас выдавать не стану, я не стукач, – так он сказал. – Но меня в это дело не втягивайте».

– Он никогда не убивал никакой домашней живности? – спросила Маша, уже зная ответ.

Беломестова усмехнулась.

– Ну, однажды с пьяных глаз украл кролика.

– Отпустил?

– Кролик – не бабочка, зачем его отпускать. Съел, конечно. Деньги вернул. Он вообще честный человек, хотя и со странностями. После того как все случилось, Клим даже в избу ни к кому из нас не соглашался заходить. Через пару дней явился ко мне, вызвал на улицу и сказал, что в Таволге ему больше места нет. Он не хотел жить рядом с нами. Решил, что переедет в домик возле кладбища. Еще пошутил, что рядом с мертвецами ему спокойнее… А может, и не шутил.