Два шага на небеса - Андрей Дышев

– С меня довольно, – пробормотал я, глядя на черную дыру в потолке и натягивая брюки. – Уступаю право кому-нибудь из вас.

– Я! Можно я?! – без колебаний вызвалась Лора.

Она села на мою ладонь, и я поднял ее к выгнутым и острым обломкам рамы. Она ухватилась за них, подтянулась и перевалилась в нишу.

– Тут очень темно! – сказала она, осмотревшись.

Я ходил по комнате, задрав голову кверху, и по тому, как оживали плитки, определял, в каком месте ползет Лора. Алина продолжала сидеть на полу. Известковая пыль, осевшая на ее голову, сделала девушку седой.

– Не молчи! – требовал я. – Что видишь?

– Провода, – отозвалась из-за потолка Лора. – Пучками торчат, как цветы. Меня не убьет током?

– Ничего она не найдет, – едва слышно произнесла Алина. Она готовила нервную систему к очередному удару.

Я ничего не ответил, продолжая пялиться на потолок, и растирал по лицу пыль, которая сыпалась сверху. Так продолжалось невыносимо долго.

– Я запуталась в проводах! – пожаловалась Лора.

Ноги меня уже не держали. Я сел на пол рядом с Алиной. Лора притихла. Пыль больше не сыпалась.

– Ты там не уснула? – спросил я.

Наверху что-то громыхнуло, и снова наступила тишина.

– Эй! – позвал я. – Ты там всю пыль собрала?

В последний момент я отпрянул назад, спасая голову от неминуемого удара. Под ноги с грохотом упала картонная коробка из-под баварского пива, подняв белое облако. Продолжая сидеть в позе уставшего йога, я вытянул руку, ухватил торчащую, как ухо дворняги, створку крышки и придвинул коробку к себе. Алина опустила внутрь руку, затем вторую, не без усилий вынула тяжелый сверток, обернутый в пожелтевшую от времени газету. Мы изорвали газету в клочья и, встав на четвереньки, склонили головы над сложенными в стопку пластинами, излучающими теплый апельсиновый свет.

И тут нам на головы свалилась Лора. Сидя на полу, она трясла рукой перед нашими лицами и силилась что-то сказать.

– Страшно? – раздался за нашими спинами тихий голос.

Я повернул голову, но вскочить не успел. Мне в лицо смотрел черный глаз «мастерписа».

Достаточно было только взглянуть на лицо Виктора, чтобы понять – перед нами стоит безумец, зомби, запрограммированный на убийство. Его глаза были по-прежнему спрятаны в складках отекшего лица, губы напоминали рваную рану и не смыкались, даже когда он начал говорить.

– Я хотел… я думал так сделать, – бормотал он, и мне сначала показалось, что Виктор бредит. – Но не объяснить вам всего… Моей жизни больше нет, и потому нельзя убить то, чего нет…

Я начал медленно привставать, но Виктор дернулся телом и нацелил револьвер в лицо Алины.

– Не надо… – произнес он, должно быть, глядя на меня. – Зачем ты хочешь укоротить ее жизнь? Ей всего-то осталась минута… Может быть, две…

Он стоял слишком далеко от меня, чтобы можно было рискнуть кинуться ему под ноги и завалить на пол. И мне не хватило бы того мгновения, вполне просторного для выстрела, чтобы закрыть Алину собой. На все было отведено слишком мало времени. Виктора не интересовало золото. Он не хотел наслаждения властью над нами, не хотел нашего унижения. Он услышал наши голоса и пришел сюда, чтобы убить Алину.

– Я хочу, чтобы ты поняла, кого убила, – бормотал он, и его палец дрожал на спусковом крючке. – С шести лет мы со Стеллой остались вдвоем. Больше никого. Все чужие, кроме спившейся тетки…

Я какими-то змеиными незаметными движениями продвинул себя на сантиметр вперед. Чтобы с такой скоростью приблизиться к Алине, надо было, чтобы Виктор говорил как минимум час.

– …я ей заменял отца, а она мне – мать… Я хочу, чтобы ты поняла… Вся моя жизнь была в ней. Ты убила ее. Сейчас тебя не станет, но я хочу, чтобы в эти последние секунды жизни ты поняла, что сделала…

Ствол револьвера дрожал. Пальцы безумца, сжимающие рукоять, побелели от напряжения. Любое мое резкое движение могло сорвать выстрел.

– Виктор, – очень тихо произнес я, но потерявший лицо доктор хрипло вскрикнул:

– Молчать!

Вот и все! Я должен это сделать, подумал я. Выхода нет, сейчас я брошусь на него, и он выстрелит в меня. Остается шанс, что ранение окажется не смертельным, а девчонки завалят его на пол и забьют пластинами. Они тяжелые, килограмма по два каждая… Пожалуй, только в этот шанс остается верить…

Я напрягся, медленно перенес тяжесть тела на руку, которой упирался в пол, готовясь к прыжку.

– Мне надо только, чтобы ты поняла… – бормотал Виктор. Он сделал шаг назад и поддержал револьвер второй рукой.

Алина окаменела. Бедолага уже простилась с жизнью, ей, наверное, казалось, что смерть стала просачиваться в ее тело.

Виктор замолчал, облизнул губы и начал выпрямлять руки, отстраняя револьвер дальше от своего ужасного лица, словно боялся звука выстрела.

Я вскочил на ноги еще до выстрела, но произошло какое-то совпадение, какая-то зеркальная синхронизация. Я уже летел навстречу револьверному стволу, как прогремел выстрел, и голова Виктора почему-то брызнула переспелой ягодой; он начал быстро поднимать вверх руки, а вместе с ними и револьвер, запрокидывать назад голову и валиться на спину, а затем снова прогремел выстрел, и я увидел пламя очень близко от себя, оно даже опалило мне ресницы, но не было ни боли в лице, ни черноты в сознании, и я продолжал падать на доктора, который ударился затылком о бетонный пол раньше, чем выпустил из рук пистолет.

– You alive, tourist? – услышал я над собой незнакомый мужской голос и, стоя на коленях перед бесчувственным телом Виктора, поднял лицо. Передо мной стоял маленький живой танк – плечистый негр в размалеванной под саламандру форме, в высоких шнурованных ботинках, в каске, бронежилете; словно елка, он был обвешан гранатами, магазинами, сигнальными патронами и дымовушками. Покачивая стволом автомата над страшным лицом мертвеца с пробитым черепом, он улыбнулся мне и добавил: – Thank madam Emine! It she has warned about any wolves in hotel.[23]

– Спасибо, – растерянно пробормотал я по-английски, поднимаясь на ноги и отряхивая брюки. – Как всегда, очень вовремя…

Я обернулся и посмотрел на белые от известковой пыли лица моих девчонок. Они сидели на грязном полу, прислонившись к стене, и смотрели на меня теми светлыми глазами, какие бывают только у фанатично верующих в бога молодых женщин.

* * *

Это еще не все. И вообще это только начало, так как всю свою оставшуюся жизнь я вынужден был поделить на две части: до Фамагусты и после нее. До – была одна жизнь, а после – началась совсем другая.