Последний рыцарь короля - Нина Линдт

К тому же во время игр с детьми смеяться считается дурным тоном, ведь смех – это проявление дьявола. Но мне все равно. Личина донны Анны давила на меня до сих пор, но думаю, что, окажись она на моем месте, она бы поступила точно так же. Уверенность мне придает герцог – он сказал сегодня, что никогда его сердце не радовалось так, как во время моих игр с маленьким пажом. Мой милый, ласковый герцог! Когда ваш взгляд, обращенный ко мне, горит любовью, я сгораю от стыда за то, что вынуждена обманывать вас! Простите меня, мой друг, что я не та донна, что вы любите всей душой, а лишь ее копия…

Посланники султана вернулись через день, стало известно, что султан согласен заключить перемирие, но в качестве гарантии требует в заложники самого короля. Людовик ІХ был готов согласиться на все, но рыцари были против.

– Это будет служить гарантией того, что войско спасется, – убеждал король своих баронов. – У меня нет оснований сомневаться в благородстве султана.

– Да я скорее приму смерть, чем отдам под залог своего короля! – воскликнул де Базен. – Это же унижение армии! унижение Франции! христианства!

– Лучше пусть нас всех перебьют или же мы сдохнем здесь от голода, – глухо сказал Матье де Марли, поправляя висевшую в повязке руку, – чем мы согласимся на подобное условие.

Остальные были того же мнения, и переговоры были прерваны.

А между тем положение рыцарей ухудшалось. Теперь все войско находилось в бывшем лагере сарацин, на Мансурской долине, город был оставлен, все суда, приходившие из Дамьетты, попадали в руки мусульман, потому что они перекрыли сообщение по Нилу, сосредоточив ниже по течению множество кораблей…

У крестоносцев было несколько судов, среди них галера легата, на которой он прибыл в лагерь. Перекрытый речной путь означал, что в лагерь христиан больше не могло приходить продовольствие, нельзя было ждать никакой помощи и подкрепления.

Скоро к болезням и ранениям прибавился голод, который тоже начал пожинать свой жуткий урожай в лагере. Те, кто мог избежать болезни, умирали от голода. Уныние воцарилось в лагере и безнадежность давила на всех свинцовой усталостью. Преодолевая отвращение, крестоносцы начали есть конину, слабых лошадей убивали и съедали. Король был болен, дизентерия распространялась. Донне Анне в первое вреямя удавалось облегчить страдания короля и остальных больных, давая им высушенные на солнце пленочки с куриных желудков, но вскоре все курицы были съедены, и лекарство закончилось.

Прерванные переговоры обозлили сарацин, и они опять возобновили нападения на лагерь. В тяжелой битве с отрядом турок был ранен де Базен, умирающего рыцаря привез в лагерь граф Суассонский. Он послал оруженосца искать донну Анну и вскоре увидел ее, бегущую ему навстречу в короткой задрапированной котте, в изрядно засаленном переднике, вслед за ней бежали дети, помогавшие ей лечить больных, и Винченцо Доре с носилками в руках. Де Базена положили на носилки, донна Анна разорвала рубашку, пропитанную кровью, и, побледнев, отшатнулась: рыцаря распороли ударом сабли – между разошедшимися краями кожи выглядывали серые и темно-багровые внутренности, покрытые сеткой кровеносных сосудов.

– Санта Мария! – воскликнул Винченцо, усилием воли подавляя приступ тошноты.

Этот вскрик привел Анну в чувство. Ощупав де Базена, она поняла, что он еще жив. Его голова была окровавлена, но то был незначительный порез на лице, зрачки не были расширены, надежда еще оставалась. Была только одна возможность спасти ему жизнь – Анна это осознавала, но при одной мысли о том, что ей придется сделать, у нее дрожали ноги. Прикрыв вздрагивающие внутренности рыцаря полотнищем, она велела нести его в шатер и послала за мэтром Коншем, который был болен вот уже пять дней. Мэтр Конш пришел, опираясь на Винченцо. Он переглянулся с Анной, осмотрел де Базена и кивнул. Донна Анна начала готовить инструменты.

«Удивительно, – думала донна, зашивая де Базена под надзором мэтра. Рядом стояли дети, с любопытством глядя на процесс. – Дети совершенно не боятся крови, не боятся ничего, что может наводить отвращение или страх. Без них я бы не смогла делать то, что делаю, нет, ни за что не смогла бы. Мне бы не хватило смелости и решительности, мне ее всегда не хватает. Я становлюсь смелой только под влиянием остальных – я не способна быть смелой сама по себе. Я поддеваю толстую кожу, протыкаю ее иглой, стягиваю края раны, не зная, выживет ли он, но меня на это вынуждает спокойствие этих детей».

Волосы де Базена слиплись от крови и пота, донна вымыла ему голову, старательно расчесала длинные светлые волосы, свесила их с ложа, еще раз омыла тело рыцаря и прикрыла его простыней, чтобы мухи не садились на швы. Она оставила с ним сиделкой Мари, попросив ее докладывать ей о состоянии рыцаря примерно каждый час.

Когда она перевязывала Жана де Бомона, ее сменила Маргарита, и рыцарю сильно досталось от жены, которая была насмерть перепугана, узнав, что ее муж ранен. Анна бинтовала, промывала, накладывала мази раненым, закрывала глаза умершим и так крутилась без права отдыха и пищи.

«Какая же я сильная, – удивлялась я про себя, – я, маленькая, избалованная, болезненная и капризная девочка, я оказалась сильнее самой себя! А может, это не во мне сила? А в духе донны? и я не могу сказать, донна ли я еще, или уже Ольга… А по-моему, я уже никто – просто бинтующая машина…»

Катрин совсем ослабла. Донна пришла к ней только под вечер – за весь день она лишь раза два просыпалась, Николетта кормила ее, и она снова погружалась в глубокий и тяжелый сон. Когда донна вошла в шатер Уилфридов, Вильям собирался на ночной дозор и стоял возле ложа Катрин, озабоченно поглядывая на нее. Заметив входящую Анну, он бросился к ней.

– Ты слышал про де Базена? – спросила вполголоса Анна, помогая Вильяму застегнуть доспехи. Уилфрид кивнул и, поцеловав на прощание донну, прошептал ей:

– Завтра король хочет вернуться в старый лагерь. Попробуем прорваться к Дамьетте – это наш единственный шанс.

– Хорошо. Иди, не волнуйся, – поймав его взгляд, брошенный на тяжело дышавшую во сне Катрин, сказала донна, – я побуду с ней.

Донна прикрыла Катрин получше и впервые за день присела. Она погасила все светильники, оставив только свечку, чтобы не заснуть. Она пыталась вспомнить, какое сегодня число, но могла уверенно сказать лишь, что было начало апреля. Постепенно она погрузилась в дрему, прилегла на ложе Вильяма и расслабила свое уставшее тело. Мышцы болели, словно ее весь день били, ноги и руки от изнеможения ныли. Донна очнулась лишь когда ее тихонько стала будить Николетта, которая пришла, чтобы сменить ее.

– Идите спать, донна, – низко наклонившись к своей госпоже, прошептала девушка. – Дети спят. Я расстелила вам постель. Идите, отдохните… Я посижу…

– Нет-нет, – торопливо прошептала сонная Анна, не желая открывать глаз. – Иди, Николетта, отдохни, ты сегодня целый день дежурила…

– Донна, я посижу. Идите к себе. Я уже и постель сюда принесла, – Николетта настойчиво продолжала будить Анну.

– Ложись в мою постель, – прошептала Анна. – Иди, Николетта. Я немного посплю и поменяю Катрин простыни, не беспокойся ни о чем. Доброй ночи.