Политические эмоции. Почему любовь важна для справедливости - Марта Нуссбаум

они к ней привязаны. Именно такую любовь пыталась описать эта книга – любовь, которая принимает несовершенства и все равно стремится к справедливости. Так же как дружба и любовь прекрасны лишь тогда, когда внимание направлено не на идеальный образ другого, а на реального человека со всеми его недостатками и изъянами (конечно, не без критики или споров), – то же самое с любовью к городу или стране. Она проникает под кожу, не сдерживаемая несовершенством, и позволяет разным людям, которые по разным, часто не связанным друг с другом причинам не довольны реальностью, взяться за руки и вместе войти в общее будущее.

И теперь мы видим то, чего раньше могли не замечать. Требование любви в этом проекте, вместо того чтобы повышать требования, предъявляемые политической концепцией, что делает «пересекающийся консенсус» труднодостижимым, на самом-то деле понижает эти требования, представляя эмоции, которые не предполагают полного согласия с принципами и институтами или даже согласия с тем, что в них отсутствуют серьезные недостатки. Как два человека, чьи религиозные и политические взгляды и жизненные цели могут различаться, могут быть друзьями и даже любовниками, так же и граждане общества, о котором мы говорим (ну или хотя бы большинство из них), могут делиться разнородным опытом, описанным нами, – по крайней мере, частью опыта и не постоянно. Итак, то, что мы имеем в виду, когда спрашиваем, являются ли эти эмоции ценными сами по себе, не представляет особой опасности для политического либерализма, как это может показаться на первый взгляд.

О чем же мы тогда спрашиваем? Давайте поставим вопрос таким образом. Предположим, что у нас есть общество либеральных сторонников «Нового курса», состоящих из похитителей тел: люди совершают все альтруистические поступки, на которые мы надеемся, и поддерживают национальные институты точно такими же действиями, которые могли бы быть совершены, исходя из настоящих чувств, но на самом деле они ничего не чувствуют. Они представляют собой лишь оболочки людей, не испытывающие никаких эмоций. Показательно, что в фильмах на эту тему похитители тел выдают свою нечеловеческую сущность неспособностью ценить музыку, особенно джаз, требующий отзывчивости к импровизации и эротизма, которые и Уитмен, и Тагор истолковали бы как отличительные черты страстного гражданина. В нашем эксперименте все несколько сложнее: мы должны признать, что эти люди могут испытывать различные эмоции в своей личной жизни (они не являются похитителями тел на 100 %), но гражданские эмоции, которые они внешне проявляют, не подкреплены реальными чувствами.

Теперь, конечно, первое, что мы хотим сказать, – это что подход, используемый в этой книге, не требует постоянного реального чувства. Он лишь предполагает, чтобы достаточное количество людей испытывало достаточно эмоций достаточный промежуток времени, и для измерения всего этого не будет точных показателей. Но вполне можно ожидать, что некоторых (и даже многих) людей не тронет Мемориал ветеранов войны во Вьетнаме, они никогда не будут наслаждаться своими поездками в Миллениум-парк и т. д. Некоторые люди больше, чем другие, похожи на похитителей тел (просто имитирующих движения), особенно в своей гражданской жизни. И даже эмоционально отзывчивые люди не всегда такие – они тоже могут переживать апатию или быть невнимательными. Более того, любовь бывает самых разных видов, поэтому мы говорим о семье чувств, а не об одной эмоции.

Далее, мы можем сказать, что на самом деле такая концепция публичных эмоций, основанная на идее похитителей тел, не сработает. Нам не надо настаивать на внутренне присущей ценности эмоций, чтобы иметь веские причины стремиться к культуре, в которой люди не просто имитируют действия заботы друг о друге. То, что объединяет людей, должно быть более реальным, чем имитация, иначе сила эгоизма возьмет верх. Следовательно, наш вопрос скорее теоретический, нежели практический.

Тем не менее этот вопрос кажется важным. Идеалы реальны. Даже если нам не удастся их достичь, они задают направление нашего поиска. Так в чем же наш идеал хорошего гражданина? Представляем ли мы хорошего гражданина как безупречно имитирующего любовь похитителя тел или как человека, который действительно испытывает любовь? Этот вопрос, который Айрис Мердок давным-давно задала о личной добродетели, также имеет значение для политической жизни. Мердок говорила о свекрови М., которая недолюбливает свою невестку Д.[607] Свекровь считает Д. дерзкой, вульгарной и раздражающей. Будучи очень воспитанной женщиной, М. скрывает эти чувства и суждения, и Мердок утверждает, что это сокрытие полностью успешно: что касается внешнего поведения, М. ведет себя точно так же, как если бы она любила Д. Но она ее вообще не любит. Тем не менее М. понимает, что ее суждения – следствия ее недостойных черт (классовых предрассудков, личной зависти), и ставит перед собой задачу относиться к Д. «справедливо и с любовью», чтобы со временем действительно относиться к ней так, как она делала вид, что к ней относится.

Тезис Мердок, который я поддерживаю, заключается в том, что это внутреннее моральное усилие имеет значение: М. предприняла какие-то действия и сделала что-то морально ценное, даже если в результате ничего во внешнем мире действий не изменилось. Такое же различие я имею в виду, говоря о политическом контексте. В одном случае граждане могут быть бесчувственными машинами, у которых вообще нет никаких чувств; в другом случае они могут, как М., следовать своему долгу и быть полными самообладания – испытывать плохие чувства, но делать правильные вещи. Этим двум картинам противопоставляется общество, в котором граждане эмоционально живы: они действительно относятся друг к другу с политической любовью, по крайней мере иногда и в некоторых отношениях. Давайте предположим, что общества, в которых граждане не чувствуют политических эмоций, стабильны и успешно мотивируют на совершение альтруистических действий, хотя вряд ли такое может быть на самом деле.

Мердок убедительно доказывала, что М. с богатой внутренней жизнью, полной творческих и эмоциональных усилий, предпочтительнее исполняющей свой долг М., поскольку она морально активна и пытается относиться к Д. честно и без предубеждений. Мы можем представить себе множество аналогичных ситуаций: например, расист, чье поведение безукоризненно, отличается от расиста, прилагающего внутренние усилия, чтобы посмотреть на мир менее предвзятым образом, даже если у него это не то чтобы хорошо получается. Кажется очевидным, что и гражданин, который реально испытывает любовь к другим, сильно отличается от просто законопослушного, исполняющего свой долг гражданина – и это имеет большое значение для нашего анализа. Любящие граждане, вероятно, будут гораздо более изобретательными в своих действиях, но даже если это не так, даже если так или иначе исполняющий свой долг гражданин делал бы то же самое, мы все равно должны восхищаться и отдавать предпочтение гражданину, чье воображение и эмоции живо откликаются на положение нации и других граждан. Как политическая цель, к которой нужно стремиться, гражданин Тагора, Уитмена и Моцарта гораздо привлекательнее, чем инертный исполнительный гражданин.

Было бы удивительно, если бы мы (в действительности я имею в виду себя) обнаружили обратное. После стольких сочувственных рассуждений о любви, воображении и сострадании могло бы такое случиться, что в конце этой книги мы бы пришли к выводу, что эти части личности – всего лишь инструменты, используемые для ограниченных целей людьми, которые будут довольны своей внутренней пустотой, как только их цели будут надежно достигнуты? Тем не менее, даже несмотря на то что этот вывод может показаться parti pris, аргумент Мердок обоснован: внутренний мир имеет отношение к нормативной оценке и он имеет значение для нашего представления о том, какими гражданами мы должны быть, даже если он не влияет на какое-либо фактическое поведение. В других наших важных ролях в жизни мы с готовностью соглашаемся с этим, допуская, что имеющая воображение М. лучше следующей долгу М.; что родитель, который действительно любит своего ребенка, лучше родителя, который просто все делает правильно; что коллега-расист, который изо всех сил пытается преодолеть расистские предрассудки и реакции, лучше того, кто просто действует безукоризненно. Почему же тогда мы должны полагать, что в одной из наших самых важных ролей в жизни, в роли гражданина, пустая оболочка – это все, чем мы должны быть?