Сцены из жизни провинциала: Отрочество. Молодость. Летнее время - Джон Максвелл Кутзее

они имелись, но были знакомыми прежде всего Марка, а уж потом моими.

Существовало одно заведение, которое попадалось мне на глаза, когда я проезжала через Уинберг, – обветшавший старинный особняк с вывеской: «Отель „Кентербери“. Постоянное проживание. Полное или частичное питание. При поселении на неделю или на месяц – скидки». И я решила испытать отель «Кентербери».

Да, сказала женщина-портье, у них есть свободный номер, я собираюсь снять его на неделю или на срок более долгий? На неделю, ответила я, для начала.

Названный номер – терпение, я рассказываю все это не просто так – находился на первом этаже. Просторный, с маленькой ванной комнатой, компактным холодильником и французскими дверьми, ведшими на затененную, увитую виноградом веранду.

– Очень мило, – сказала я. – Беру.

– А ваш багаж? – спросила женщина.

– Багаж прибудет попозже, – ответила я, и она мигом все поняла.

Я наверняка была не первой из числа переступавших порог «Кентербери» сбежавших из дому жен. Не сомневаюсь, что через этот отель протекал целый поток доведенных до крайности супругов обоих полов. Приносивший к тому же недурной доход, поскольку многие, сняв номер на неделю, проводили там одну ночь, а наутро выписывались, раскаявшись, устав или затосковав по дому.

Ну, я-то ни в чем не раскаивалась, а уж по дому определенно не тосковала. Я более чем готова была поселиться в «Кентербери» и жить в нем до тех пор, пока изнуренный уходом за ребенком Марк не взмолится о мире.

Мне пришлось выслушать обычный вздор о мерах безопасности – ключи от дверей, ключи от ворот парка, правила парковки, правила приема гостей, такие правила, сякие правила. Гостей у меня не будет, сообщила я этой женщине.

В тот вечер я пообедала в траурном salle à manger[107] «Кентербери» и впервые увидела других его постояльцев, словно сошедших прямиком со страниц Уильяма Тревора или Мюриэл Спарк[108]. Впрочем, не приходится сомневаться, что и я произвела на них точно такое же впечатление: еще одна взволнованная беглянка от уз приевшегося брака. Легла я рано и спала крепко.

Я думала, что буду наслаждаться одиночеством. Поехала в центр города, кое-что подкупила, посмотрела выставку в Национальной галерее, перекусила в «Гарднз». Однако на второй вечер, когда я сидела за жалким обедом, состоявшим из не первой свежести салата и вареного палтуса под соусом бешамель, на меня вдруг навалилась тоска – хуже того, жалость к себе. Я вышла в вестибюль, позвонила по телефону-автомату Джону и шепотом (портье подслушивала) рассказала ему о том, где я и что я.

– Может, заехать к тебе? – спросил он. – Мы могли бы в кино сходить, на последний сеанс.

– Да, – ответила я. – Да, да, да.

Повторяю и подчеркиваю: я бросила мужа и ребенка не ради того, чтобы спать с Джоном. Не тот у нас был роман. Да на самом деле он и романом-то был навряд ли, скорее дружбой, внебрачной дружбой с сексуальной составляющей, значимость которой, для меня по крайней мере, была скорее символической, чем существенной. Я спала с Джоном, чтобы сохранить уважение к себе. Надеюсь, вам это понятно.

И тем не менее, тем не менее, через пять минут после его появления в «Кентербери» мы уже лежали в постели и более того – в кои-то веки добились в ней результатов воистину впечатляющих. Я даже расплакалась под конец.

– И чего я плачу? – всхлипывая, спросила я. – Ведь так счастлива.

– Это потому, что ты не спала прошлой ночью, – сказал он, решив, что я нуждаюсь в утешении. – И потому, что переутомилась.

Я только глаза вытаращила. «Потому, что переутомилась» – а ведь он и впрямь так думал. У меня даже дух перехватило от того, каким тупым он может быть, каким неспособным хоть что-то почувствовать. И все же на свой дурацкий манер он был, пожалуй что, прав. Потому что весь этот прожитый мной на свободе день окрасило то и дело всплывавшее в моей памяти воспоминание, воспоминание об унизительной стычке с Марком, оставлявшее во мне ощущение скорее выпоротого ребенка, чем нагрешившей супруги. Если бы не оно, я, наверное, не позвонила бы Джону, а значит, и не легла бы с ним в постель. Так что все правильно: я была расстроена – и разве не было у меня для того причин? Как-никак весь мой мир перевернулся с ног на голову.

Располагала я и еще одним поводом для того, чтобы испытывать неловкость: им был стыд пойманной за руку женщины. Потому что на самом-то деле, если трезво оценить сложившееся положение, я с моим убогим, из разряда «око за око», констанциабергским романчиком вела себя нисколько не лучше Марка с его убогой дурбанской интрижкой.

Честно говоря, я достигла определенного нравственного предела. Приступ эйфории, рожденный тем, что я вырвалась из дома, миновал; гнев мой выдохся, что же касается одинокой жизни, она быстро утрачивала всякую привлекательность. Но как могла я поправить случившееся, если не вернувшись с поджатым хвостом к Марку, не попросив его о примирении и не принявшись вновь за исполнение обязанностей благонравной супруги и матери? И вот посреди этой душевной смуты – пронзительно сладкое любовное переживание! Что пыталось сказать мне мое тело? Что, когда ты сносишь свои оборонительные редуты, перед тобой раскрываются врата наслаждения? Что супружеская постель негожее для прелюбодейства место – гостиничная лучше? Какие чувства испытывал Джон, я и понятия не имею, разговорчивостью он никогда не отличался; но о себе я могла сказать без тени сомнения: последние прожитые мной полчаса надолго останутся вехой в моей эротической жизни. Они и остались. И по сей день остаются. Иначе с чего бы я вам о них рассказывала?

[Молчание.]

Хорошо, что я рассказала об этом. Теперь я чувствую себя не такой виноватой за историю с Шубертом.

[Молчание.]

Так или иначе, заснула я в объятиях Джона. А когда проснулась, было темно, и я ни малейшего представления не имела о том, где нахожусь. «Крисси, – подумала я, – я же забыла покормить Крисси!» Я даже начала шарить по стене в поисках выключателя, не нашла, конечно, и тут уж все вспомнила. Я одна (Джон исчез), времени – шесть утра.

Я позвонила из вестибюля Марку.

– Привет, это я, – произнесла я самым ровным из доступных мне, самым мирным моим тоном. – Прости за ранний звонок. Как там Крисси?

Марк, однако же, к примирению был явно не склонен.

– Ты где? – резко спросил он.

– Я из Уинберга звоню, – ответила я. – Живу здесь в отеле. Думаю, нам лучше немного отдохнуть друг от друга, подождать, пока все уляжется. Как Крисси?