Книга песен Бенни Ламента - Эми Хармон

Бо Джонсон поправил котелок и вытер рукавом щеки.

– Жестокость – не выход. Изменение – вот решение. Но это трудно. Гораздо труднее, чем нанести удар.

Мы проводили его взглядом. Бо Джонсон уходил от нас широкими шагами, рассекая ногами полы пальто. В конце переулка он свернул налево и исчез.

– Изменение – вот решение, – удовлетворенно подытожил Элвин. – Я знал, что выход есть.

Ток-шоу Барри Грея

Радио WMCA

Гость: Бенни Ламент

30 декабря 1969 года

– Вы поженились в Чикаго, но не остались там, – говорит Барри Грей.

– Нет. Мы вообще не задерживались где-либо надолго. Незримые границы существовали везде, а в некоторых они были очень даже видимы.

– Вас везде преследовали предрассудки? К вам везде относились с предубеждением? – спрашивает Барри.

– Да. Предрассудки присущи всем людям. И относиться к отличному от тебя человеку с предубеждением тоже в нашей природе. Но люди не всегда демонстрируют его явно. И не всегда предубеждение выливается во что-то безобразное, в жестокость или насилие. Мы все склонны выносить свои суждения. Некоторые из них справедливы, другие – нет. Нас учат думать и поступать определенным образом, нас учат обвинять или оправдывать, и во многих случаях мы даже не сознаем, что делаем это. Мы все. Не только белые, но и цветные. Я сказал Эстер, что она дерзкая, а она сказала мне, что я предвзятый.

– Так родилась ваша песня «Дерзость и предвзятость»? – с неподдельным интересом спрашивает Барри Грей.

– Вы угадали. У нас случилась крупная перепалка, но в итоге мы написали хит. Эстер оказалась права. Я действительно рассуждал о многом предвзято. Я не просто не знал, но даже не предполагал, насколько глубоко пролегали границы и насколько прочной, крепкой была система, призванная разделять и разъединять людей. Препятствия были реальными. Они и сейчас остаются.

– Даже здесь, в Нью-Йорке?

– Везде. Я вырос в Нью-Йорке. И даже в детстве я замечал, что люди группировались по этническому признаку. Только я не понимал, что это диктовалось не простым предпочтением. Мне казалось нормальным, что люди искали себе подобных. Хотели жить среди людей с такими же традициями и обычаями, с одной культурой и языком. Я думал, что люди разобщались, сторонились других, потому что им так хотелось. Чайна-таун, Маленькая Италия, Гарлем… Мне даже в голову не приходило, что у многих людей попросту не было выбора.

– Вы съездили в гастрольный тур с «Мотаун». Что было потом?

– Мы привязали инструменты к крыше автомобиля и поехали дальше. По трассе 66 из Чикаго в Лос-Анджелес. И выступали во всех населенных пунктах, которые проезжали по дороге.

– Как вас принимали?

– Большинство людей не знали, что и думать. Некоторые уже слышали наши песни. Кто-то слышал о нас. Большинство людей не выражали своего предубеждения открыто, в лицо. Они лишь затрудняли тебе жизнь, когда ты оказывался к ним спиной. Они тыкали в нас пальцами, сетовали, негодовали. Шептались, сплетничали о нас или сеяли всякие слухи, не имевшие под собой никаких оснований. Но вместе с тем люди проявляли любопытство. Они хотели на нас посмотреть. И мы им такую возможность давали.

– Вы привыкли к этому? К тому, что люди таращатся на вас?

– Если ты хочешь, чтобы люди изменились… – цитирует Бенни.

– Ты должен им на собственном примере показать, что тогда будет, – договаривает за него Барри.

– В некоторых населенных пунктах нам негде было даже заночевать. На трассе шестьдесят шесть имелись довольно протяженные участки, на которых афроамериканцев не обслуживали. Все гостиницы, рестораны, бензоколонки – все было только для белых. И тогда я высаживал Эстер и ребят, заправлялся, покупал сэндвичи и потом возвращался за ними.

– И всю дорогу за рулем сидели только вы?

– Мы вели машину по очереди, но права имелись только у меня. И мне не удавалось расслабиться, когда за руль садился кто-то другой. Так что под конец путешествия я уже ни с кем не менялся.

– А какова была его цель?

– Внимание, полагаю. Даже негативные отклики в прессе лучше, чем их отсутствие. Если вы хотите сделать себе имя, вы должны выступать. Вы должны стараться донести свою музыку, свои песни до как можно большего числа людей.

– И вы своего добились…

– Я потратил все свои сбережения и все отцовские деньги, прежде чем мы начали получать отдачу. Но в конечном итоге все получилось. Затраты стали окупаться. Но мы работаем как проклятые.

– Вас бросали в тюрьму, вам приходилось бежать из города, вас прогоняли со сцены…

– Нас не прогоняли, нас выносили, – перебивает ведущего Бенни.

– Кто-то бросил в Мани стеклянный кувшин. Он разбил ему голову. Эстер выволокли со сцены, – продолжает Барри.

– Тогда я во второй раз угодил за решетку. Но больше после этого к Эстер никто не прикасался. Ни разу.

– Вы отправили в больницу нескольких мальчишек.

– Они не были мальчишками, и они первыми начали.

– Ваш отец был бойцом…

– Тем, кем я никогда быть не хотел. Но я вам уже сказал: чем старше я становлюсь, тем больше похожу на него.

В тот первый год мы с Эстер почти не расставались. И это было самое трудное. Я вел машину – она сидела рядом. Мы вместе выступали, вместе ели, проводили вместе каждую свободную минуту и засыпали почти каждую ночь рядом друг с другом. Хотя это зависело от того, где мы останавливались. Порой нас не селили вместе в один отель, и приходилось ночевать в разных. И это была пытка.

«Если мужчина не способен защитить и обеспечить, он становится злым… или сходит с ума».

Иногда я скучал по Эстер так сильно (даже если она сидела рядом со мной), что мои руки начинали дрожать, живот – болеть, а недостающий палец пульсировать так, словно все еще был у меня на руке, а не потерялся где-то в Детройте, став лакомым кусочком в брюхе собаки или крысиной норе. А в те минуты или часы, когда мы оставались с Эстер наедине, отделенные от остального мира стеной или дверью, я не мог решить, чего хочу больше – целовать ее и ласкать или просто поговорить по душам, пока нас никто не слышит. Никто, включая ее братьев. Самое замечательное то, что Эстер чувствовала то же самое!

Ей нравилось лежать, положив голову мне на грудь и обвив ногами, побуждая меня «играть на ее спине», как во время нашего первого танца, – блуждая пальцами по ее позвонкам, как по клавишам пианино. Именно так мы написали несколько песен, но обычно все заканчивалось иначе – прильнувшими друг к другу губами и сплетенными телами.