Ребус. Расшифровка - Андрей Константинов

Напоследок, забирая Дорофеева с собой, он спросил у дежурного:

– Поддали ему?

– Да упал он, – сказал правду помощник.

Есаулов не поверил.

– Спасибо, конечно, но, сам понимаешь, влетит тебе… Если что – мне позвони…

По пути в отдел Есаулов, внимательно глядя на Дорофеева, напевал: «Поговорим, браток, поговорим…», а сам все это время думал о другом – о найденном Полиной в джипе Ребуса клочке бумаги.

Этот текст Есаулову был знаком. Еще бы – ведь он сам принимал непосредственное участие в его изготовлении. О содержании документа, в принципе, знали многие, потому как семь-десять допущенных человек – это, как объяснял мультяшный попугай мартышке, – уже куча. Но именно к такому, специально усеченному, подогнанному под оперативные нужды варианту справки в его отделе были непосредственно допущены лишь четверо. Первым был сам Есаулов, еще двоим Максим верил почти как самому себе (в данном случае «почти» – только лишь потому, что иногда он и самому себе не доверял). И, наконец, оставался четвертый – именно он сейчас возглавлял группу оперативников, летящую по трассе Е-95 наперехват поезду Санкт-Петербург-Москва, в седьмом вагоне которого ехал, а вернее, убегал, Ребус.

У начальника «десятки» уже имелись кой-какие смутные сомнения относительно Олега Некрасова, которого сам Есаулов давно недолюбливал за чрезмерную и, как ему казалось, показушную ретивость. Но для того, чтобы перевести эти сомнения в разряд хотя бы более конкретных подозрений, не хватало фактов – с доказательствами было, мягко говоря, слабовато. Максим даже и представить себе не мог, как скоро эти самые факты и доказательства у него появятся.

Тем временем сердобольный помощник дежурного прогулялся с Полиной до травмы, благо идти было недалеко. В этом богоугодном заведении к стражам порядка из местного отдела милиции уже давно привыкли и относились к ним все равно как к тараканам на кухне (то бишь как к своим). Поэтому Ольховскую приняли сразу – без лишних слов и без очереди. Что называется, по блату.

В унылом и обшарпанном приемном покое на многострадальную голову Полины наложили пару стежков, выбрив при этом волосы размером общей площадью в старорежимный рубль. Женщина-хирург, которой до стандартного киношного образа не хватало только жеваной беломорины в зубах, осмотрев проделанную работу, поинтересовалась:

– У тебя мужик человек прямой?

– В каком смысле? – не поняла Полина.

– В прямом, – хохотнула эскулапша.

В этот момент у Ольховской заголосил мобильник. По странному стечению обстоятельств звонил как раз «мужик». То бишь Ладонин.

– Игорь, хорошо, что ты позвонил. Скажи мне, ты прямой человек? Или нет?

– Когда как. А что?

– Нет, ты прямо скажи: да или нет?

– Ну, наверное, да… Да!

– Понятно. Извини, я тебе чуть позже сама перезвоню.

Полина отключила трубку и ответила врачихе: «Да», подразумевая Ладонина. Сейчас ей было страшно интересно, к чему, собственно, врачиха задала этот вопрос.

– Тогда все в порядке, – успокоила врач. – Прямые – они в губы целуют. А вот некоторые – ходят вокруг да около… Будто в затылок хотят…

Честно говоря, объяснения Полина не поняла, но все равно призадумалась…

Через двадцать минут она уже была на Лиговке, где у запертой и (слава богу!) не угнанной оперативной «девятки» ее поджидал основательно продрогший Лямка – настроечку «Перцев дом» она скинула ему еще до задержания любителя творчества Гарика Сукачева.

– Ну, как покатался?

– Нормально. А что это с тобой?

– Ерунда, бандитская пуля.

– Слушай, а где мужики? Я тут уже замерз как не знаю что!

Полина помрачнела. По правде сказать, она и сама сейчас очень хотела бы знать «где?», а главное, «как они?», мужики. Но телефон Нестерова сообщал, что «абонент недоступен», а Паша Козырев забыл свой мобильник в машине, когда убегал в погоню за Ребусом.

* * *

Воспитательное мордобитие Козырева бригадир отложил на более поздний, «мирный» период. На это просто не хватило времени, ибо большая его часть ушла на разборки с проводниками поезда № 51. Вообще-то на подобные, внезапные междугородние случаи в отделе «НН» имелись специальные вкладыши-вездеходы, дающие право беспрепятственного перемещения на любых видах транспорта, за исключением самолета. Но в реальной жизни эти самые «вездеходы» хранились в сейфах руководства и ежели когда-то и использовались, то исключительно для перемещения жен, любовниц и тому подобной поклажи. (Да и то почему-то преимущественно лишь в летний период и преимущественно лишь в южных направлениях.) Короче, если бы не персональное обаяние Нестерова, помноженное на подполковничью ксиву, дело вполне могло закончиться «буранным полустанком» и незаслуженно забытым ныне хитом «На дальней станции сойду – трава по пояс». Но в конечном итоге, с наличием в составе поезда двух «ксивоносных» зайцев проводники смирились. При этом «грузчикам» было четко указано, что на ближайшие восемь часов (время следования до Москвы) их место под солнцем строго ограничивается тамбурами вагонов, либо вагоном-рестораном. Поставленные условия были приняты «грузчиками» сразу и безоговорочно, тем паче что посещение столицы при оптимистическом развитии событий в их планы никак не входило.

Руководство ОПУ, мягко говоря, без восторга отнеслось к инициативе Нестерова продолжать наблюдение, сопровождая Ребуса по железной дороге. Тем более, что инициатива эта с ним (то бишь, с начальством) заранее согласована не была. Впрочем, час назад начальнику управления полковнику Конкину позвонили из Главка и сообщили, что с этого момента информацию от сменного наряда ОПУ, ведущего наблюдение за Ребусом, следует докладывать каждые полчаса лично заместителю Пиотровского, взявшему под свой контроль операцию по задержанию преступного авторитета. При таких раскладах опушное руководство вынуждено было сменить гнев на милость, тем более что большего, в силу географической удаленности «грузчиков», для Нестерова и Козырева оно все равно сделать не могло.

Как изначально и планировалось Есауловым, бригада сыщиков из «десятки» УУР должна была подсесть в поезд на станции Малая Вишера. Фирменные скорые поезда стоят здесь лишь две минуты, однако Максиму удалось договориться с железнодорожниками и в виде исключения намечающуюся стоянку продлили до семи минут. Этого времени операм должно было хватить за глаза и за уши, при том, что номер вагона, купе и даже месторасположение полки, на которой ехал Ребус, «грузчиками» уже были установлены и сообщены.

В отличие от Козырева, несколько часов маяться в холодном и прокуренном тамбуре соседнего вагона бригадиру не пришлось. Ребуса, издерганного и всерьез измотанного событиями дня минувшего, резко пробило на харч – враз охватившее его чувство голода было просто невыносимо. «Это у вас, батенька, нервное», – такой диагноз поставил бы сейчас его персональный лечащий врач и, пожалуй, был бы прав. Несмотря на то, что поспешное бегство из Питера завершилось более-менее удачно, ощущение тревоги и беспокойства Ребуса не покидало. А тут еще и Дорофеев куда-то запропастился – после расставания на вокзале он так и не вышел на связь, хотя должен был это сделать еще полчаса назад.