Третий шимпанзе - Джаред М. Даймонд

После крушения византийской власти сады были заброшены, численность населения сократилась, но деградация окружающей территории продолжилась, поскольку для пропитания оставшихся жителей требовался интенсивный выпас скота. Ненасытные козы начали без остатка пожирать кустарники и травянистые растения. Османы почти полностью вырубили оставшиеся деревья перед Первой мировой войной: дерево требовалось для строительства железной дороги Хейаз. Многие любители кино, как и я сам, с восторгом смотрели на широком экране цветной фильм о том, как арабские воины под предводительством Лоуренса Аравийского (роль которого исполняет Питер О’Тул) взрывают эту дорогу, не понимая, что видим последний акт уничтожения лесов Петры.

Современное опустошение, которое мы наблюдаем в окрестностях Петры, может служить метафорой того, что случилось с остальной частью колыбели западной цивилизации. Местность, ныне окружающая Петру, уже не могла прокормить город, в котором сходились основные торговые пути мира, и так же окрестности Персеполя не могли прокормить столицу супердержавы, какой некогда была Персидская империя. Руины этих городов, и древних Афин и Рима, стали памятниками государствам, уничтожившим свои средства к существованию. Причем западные цивилизации не являются единственными среди имевших письменность обществ, которые совершили экологический суицид. Причины крушения классической цивилизации майя в Центральной Америке и хараппской цивилизации в Индии, в долине Инда, также возможно связать с экологической катастрофой, вызванной тем, что численность населения превзошла уровень, который могла выдержать окружающая среда. В курсах истории цивилизации большое внимание уделяется правителям и вторжениям варваров, тогда как в долгосрочной перспективе, возможно, дефорестация и эрозия почв могли в значительно большей степени определить собой дальнейший ход истории человечества.

Итак, описанные недавние открытия показывают, что представления о прошлом как о золотом веке природосбережения — всего лишь миф. А теперь рассмотрим более масштабные проблемы, о которых я говорил в самом начале. Во-первых, каким образом согласуются эти факты ущерба, нанесенного окружающей среде в прошлом, с рассказами о том, как бережно относятся к природе многие народы, находящиеся на доиндустриальной стадии хозяйства? Очевидно, что уничтожены не все виды, не все среды обитания разрушены, так что золотой век не мог быть сплошной черной полосой. Я могу предложить следующий ответ на этот парадокс. Небольшие сообщества, существующие в течение долгого времени, в основе которых лежит равенство, чаще всего вырабатывают традиции природосохранения, поскольку им хватает времени на то, чтобы хорошо познакомиться с окружающей средой в своей местности и оценить, как следует действовать в своих же интересах. И напротив, природе чаще всего причиняют вред, когда люди быстро заселяют незнакомую среду (как первые маори и первые жители островов Пасхи); или когда передвигают границы области обитания (как первые индейцы, пришедшие в Америку), так что всякий раз, нанеся ущерб региону, где находились, люди просто переходят дальше; или когда получают в свое распоряжение новую технологию, разрушительную силу которой они еще не успели оценить (как в современной Новой Гвинее, где жители, начав охотиться на голубей с ружьями, резко сокращают популяцию этих птиц). Окружающая среда часто страдает в централизованных государствах, где богатство сосредоточено в руках правителей, далеких от природы. Некоторые животные виды и среды обитания более уязвимы и более страдают от деятельности человека, чем другие — например, бескрылые птицы, никогда прежде не видевшие человека (те же моа и слоновые птицы), или засушливая, хрупкая, не прощающая ошибок среда — как те, в которых зародились западная цивилизация и цивилизация анасази.

Во-вторых, можем ли мы вывести для себя какие-либо практические уроки из этих недавних археологических открытий? Археологию часто считают бесполезной с общественной точки зрения научной дисциплиной, и в случае финансовых затруднений именно на нее сокращают финансирование. В действительности, археологические исследования суть наиболее экономичный вариант при принятии правительственных решений. Во всем мире люди запускают новые проекты, которые с большой вероятностью могут нанести природе непоправимый вред, при этом выступая просто повторением того, что совершали общества прошлого, но в больших масштабах и с большей мощностью. Мы не можем позволить себе эксперимент, в котором бы в пяти округах застройка и развитие велись пятью разными способами, а затем стали бы наблюдать, какие четыре из этих округов придут в упадок. В долгосрочной перспективе намного экономнее нанять археологов, которые выяснят, что случилось в последний раз в подобной ситуации, а не продолжать повторять те же ошибки.

Приведу лишь один пример. На юго-западе США имеется более 100 000 квадратных миль леса, состоящего из сосны съедобной (сосны-пиньон) и можжевельника, который все больше и больше вырубается ради топливной древесины. К сожалению, у Федерального лесного управления США недостаточно данных, на основе которых можно было бы рассчитать объем неистощительного лесопользования и скорость восстановления этих лесных массивов. Но анасази уже поставили эксперимент в этой области и просчитались, в результате чего в каньоне Чако лес не восстановился даже через 800 лет. Дешевле заплатить археологам, которые определят путем реконструкции объем потребления топливной древесины индейцами анасази, чем совершать ту же ошибку и погубить 100 000 квадратных миль территории США, — хотя сейчас, похоже, все снова повторяется.

Наконец, рассмотрим наиболее деликатную тему. В наше время защитники окружающей среды считают людей, истребляющих виды и разрушающих их естественную среду обитания, нравственно испорченными. Индустриальные общества ищут любой повод очернить народы, находящиеся на доиндустриальной ступени развития, чтобы оправдать уничтожение этих народов и захват их земель. Не являются ли новые находки, касающиеся моа и растительности в каньоне Чако, псевдонаучными домыслами расистов, которые по сути стремятся заявить, что маори и индейцы не заслуживают справедливого обращения, поскольку были плохими?

Важнее всего помнить, что человеку всегда трудно определить, какими темпами он может в течение бесконечного срока использовать биологические ресурсы, не рискуя вызвать их истощение. Иногда бывает непросто отличить значительное снижение объема ресурсов от нормального колебания показателей по сравнению с другими годами. Еще труднее оценить темпы производства новых ресурсов. К тому времени, когда признаки истощения ресурсов становятся очевидными и убедительными, бывает уже слишком поздно что-либо предпринимать ради спасения вида или среды обитания. Таким образом, народы доиндустриальной эпохи, которые не смогли сберечь свои природные ресурсы, виновны не в нравственных преступлениях, а в том, что не справились с решением действительно сложной экологической задачи. Эти ошибки трагичны, поскольку перечеркнули собой уклад жизни людей.

Ошибка, породившая трагические последствия, может считаться нравственным преступлением только тогда, когда совершивший ее с самого начала знал, что поступает неправильно. С этой точки зрения можно отметить два значительных различия между нами и индейцами анасази XI века: мы располагаем научным знанием и письменностью. Мы умеем, в отличие от них, строить графики, на которых можно показать численность вида для экологически устойчивого природопользования как функцию интенсивности использования ресурса. Мы можем прочитать про все экологические катастрофы прошлого; анасази это было недоступно. И все равно наше поколение продолжает охотиться на китов и вырубать тропический лес так, будто в прошлом никто не охотился на моа и не вырубал лесные массивы сосны-пиньона и можжевельника. Прошлое остается золотым веком незнания, тогда как настоящее — железный век, в котором человек намеренно слеп.