Битва за хлеб. От продразверстки до коллективизации - Елена Прудникова

Реальность, как водится, внесла свои коррективы. Нет, колхозы и коммуны создавались, все было в порядке – но вот кого они объединяли?

Социальный состав коллективных хозяйств[229]

Мы видим, что колхозы в войну были значительной частью делом не крестьянским, а поддерживались вытесненными голодом в деревню горожанами. В общем-то, совсем неудивительно – несмотря ни на какие законы, общины с большой неохотой давали горожанам землю, а в колхоз можно было вступить, не имея ничего, кроме пары рук, и как-то продержаться до лучших времен. Да и привычка рабочих и служащих к коллективному труду играла свою роль. А довольно весомое участие духовного сословия и вообще шокирует. Но с другой стороны, кому ближе коммунистический быт, чем монаху?

Зато имущественный состав колхозов показывает, что найдена наконец правильная форма организации бедноты.

Имущественное положение крестьян, объединившихся в коллективные хозяйства в 1918/1919 и 1920/1921 годах[230]

Естественно, расчет на какую-то особую производительность коллективных хозяйств если и существовал, то не оправдался – да и не мог оправдаться, поскольку сочетание сохи, сивки и навоза от заморенной коровенки никуда не делось. Но, как выяснилось несколько позднее, была найдена наилучшая форма! По сути, колхоз – это видоизмененная община, с той разницей, что земля не делится по хозяйствам, а обрабатывается сообща. То есть можно получить крупное хозяйство на земле не поперек менталитета, как с англосаксонским вариантом, а в согласии с ним.

Если, конечно, придумать, как это сделать, потому что колхоз оказался намного сложнее совхоза и куда менее устойчив. В совхозе, в общем-то, обычная фабричная система: наемный труд, в войну – фиксированная заработная плата, а потом тарифная сетка. В колхозе же производство и распределение невероятно запутаны, как и полагается в уважающей себя общине. Каждый участник товарищества входит в него с разным количеством земли, инвентаря и работников в хозяйстве, все это надо учитывать при распределении, равно как затраченный труд и число едоков. Основной причиной гибели колхозов являлись не экономические проблемы, которых у них все же меньше, чем у отдельного двора, а многочисленные склоки вокруг трудового участия и распределения продукции. Цементировала же их, в первую очередь, необходимость выживать в трудные времена.

По данным Наркомзема, на 1 декабря 1920 года в РСФСР было почти 12 тыс. колхозов, которые объединяли около 140 тыс. хозяйств – меньше 1 % от их общего количества. О мощности этих «ростков социализма» можно судить по тому, что в среднем на один колхоз, как мы видим, приходилось по 11–12 дворов.

После окончания войны колхозы стали распадаться – в общем-то, нормальное явление. Те, кто шел туда выживать, отправились обратно на собственный двор, другие решили попытаться воплотить старую мечту о вольном хлебопашестве, о «мужицком рае» без помещиков, горожане вернулись в города. Да и те, первые колхозы отличались от последующих, как трактор от кобылы. Собранные из нищих хозяйств, они просто не могли быть реально эффективными. Пока государство им помогало много и безвозмездно – они жили. Но когда их поставили в хотя и льготные, однако экономические условия, многие не выдерживали, распадались. Не было того основного, подо что проводили сплошную коллективизацию десять лет спустя, – не было Его Величества трактора. Обобществленные сивки не давали прироста продукции, а склоки, как нетрудно догадаться, без руководящей и направляющей руки партии и государства (без шуток) там вспыхивали высококачественные.

Наконец, сыграл свою роль и традиционный советский административный хаос. На местах декреты читали по-своему. Одни местные власти понимали нэп как временное отступление, а другие – как полный крах социалистического строительства. И тогда, бывало, колхозы попросту разгоняли «сверху», даже успешные, – поигрались, и будет, нечего баловаться, даешь хозяина! Да и коррупция не подкачала – большие поля обанкротившихся колхозов так удобно было передавать арендаторам, которые одновременно приобретали осиротевшие машины и инвентарь. Откуда-то вылезли не только кулаки, но и прежние помещики, сумевшие сохранить часть имущества, денег и связей, а кадры на местах сплошь и рядом сидели старые, еще с царских времен, – и понеслось…

За первые четыре послевоенных года в Сибири число коллективных хозяйств уменьшилось на 25 %, на Северном Кавказе – на 33 %, в Ярославской губернии – в 6 раз. В целом, по разным оценкам, с 1921 по 1923 год число колхозов на территории РСФСР уменьшилось на 3 тыс., или на 25 %.

Казалось, этот эксперимент обречен и государство если и поддерживало колхозы, то скорее из пристрастия к социалистическим формам хозяйствования, чем из реального интереса. Какую-то продукцию они все же давали, а пара миллионов кредита погоды в экономике не делала. Но на деле оказалось не совсем так – сочетание надежд на лучшую жизнь и насущной экономической безысходности заставило наиболее предприимчивых крестьян вновь прибегнуть к этому средству спасения от нищеты.

Так что многие колхозы все же выжили, а вскоре начался новый рост, старт которому дал неурожай 1924 года и его следствие – очередной голод. Жизнь крестьян-бедняков, как и следовало ожидать, намного легче не стала, а государство всячески демонстрировало свою заинтересованность социалистическими формами хозяйствования, и колхозы сюда попадали. Впрочем, заинтересованнось в некоторых возможностях коллективных хозяйств проявляли и крестьяне – например, на Украине за 1925 год образовалось больше тысячи так называемых тракторных товариществ, т. е. колхозов, которые организовывались «вокруг трактора». Часто мужики собирались и «вокруг организатора» – как сказал первый секретарь ЦК Украины Косиор: «Есть мужичок, я их много видел, у которого этакий червячок создать что-нибудь коммунальное, общее». Да и экономический расчет присутствовал тоже…

Колхозы на льготных условиях получали сельхозмашины, семена, ссуды, лучшие земли и вообще всяческую помощь, а после XIII съезда – и неплохие кредиты. В 1924–1925 годах они получили 4,8 млн руб. сельскохозяйственного кредита, на следующий год – 11 млн, а в 1926/1927 годах – 15 млн руб., или 8 % всей суммы кредитов, отпущенных сельскому хозяйству, притом что они объединяли едва 0,8 % крестьянских дворов, и, как легко догадаться, далеко не самых зажиточных. Сейчас это пытаются представить как дискриминацию частного хозяйства, но при чем тут дискриминация? Это право государства – стимулировать те виды деятельности, которые оно, государство, считает перспективными. Народу от того хуже не становилось: зажиточный крестьянин и сам проживет, а кредитовать бедняка – что сухой пень поливать…