Нобелевская премия - Андреас Эшбах

Она сделала короткую паузу.

– Говоря простыми словами, единственный путь, на котором мы можем приблизиться к истине, это уменьшить число наших иллюзий.

Я ждал, но больше ничего не происходило. Она сидела, держа свой блокнот на коленях, и смотрела на меня.

– Звучит хорошо, – кивнул я. – Но что конкретно вы хотите этим сказать?

– Я хочу этим сказать, – ответила она, – что я, если вы удовлетворительно ответите мне на последний вопрос, сделаю то, что вы требуете.

Церемония шла полным ходом. Отзвучала композиция, которую оркестр играл в честь нобелевского лауреата по химии, и снова ведущий в смокинге подошёл к кафедре, на передней стороне которой красовалось изображение Нобеля. Он начал хвалебную речь в честь Софии Эрнандес Круз. Он говорил в шутливо-остроумном тоне, поскольку зал был полон разодетых людей, которые практически ничего не понимали в научных достижениях учёной, но хотели, чтобы их развлекли.

Камера переключилась на лауреата, которая вытянулась в струнку в своём красном кресле и слушала с несколько вопросительным выражением лица. Речь произносилась по-шведски, и она, без сомнения, могла понять из неё лишь своё имя да несколько научных выражений.

В один из предыдущих дней София Эрнандес Круз должна была, как и все лауреаты, принять участие в прогоне, на котором был отрепетирован каждый отдельный шаг церемонии. Итак, она знала, что должна встать, когда ведущий повернётся к ней и перейдёт со шведского языка на английский. Он повторил важнейшие пункты хвалебного гимна, на сей раз в торжественно-приподнятом тоне, в соответствии со значением момента, и закончил традиционными словами:

– А теперь я прошу вас принять Нобелевскую премию из рук его величества, короля Швеции.

Вострубили трубы, возвещая всем, что король встал. Это означало, что и остальные, естественно, тоже должны подняться.

Крупный план. Испанка улыбается тонкой, спокойной, полной уверенности улыбкой.

– Боже мой, – пролепетал Ганс-Улоф. – Ты думаешь, она сделает это?

Я ничего не сказал, следя лишь за происходящим на экране.

София Эрнандес Круз торжественно шагает по сине-зелёному ковру, следуя точно определённой церемониалом дуге, которая начинается от её кресла и кончается у большой буквы N, очерченной кругом, – логотипа Нобелевского фонда и центрального пункта сцены.

Пульт с двумя микрофонами на подвижных бюгелях был в трёх шагах.

Карл XVI Густав, король Швеции, стоял у круга, держа в руках кожаную папку со свидетельством и шкатулку с медалью, и тоже улыбался. Как и каждый год, его волосы и на сей раз чуть поредели по сравнению с предыдущей церемонией.

Учёная приблизилась к логотипу на ковре. Король шагнул ей навстречу и протянул руку.

София Эрнандес Круз пожала её и приняла из его рук папку и шкатулку.

– Нет! – воскликнул Ганс-Улоф.

Король отступил на несколько шагов, когда нобелевский лауреат кланялась – сначала королевской семье, затем комиссии и наконец публике. Протокол вообще-то предусматривал, чтоб женщины-лауреаты приседали в книксене. Но подобный жест подошёл бы Софии Эрнан-дес Круз куда меньше, чем этот сдержанный, лишь слегка обозначенный наклон головы.

– Она тебя обманула! – вскричал Ганс-Улоф. – Она не сделала этого! Теперь всё потеряно.

Он шумно запыхтел, помотал головой, заворожённо следя, как испанка под разразившийся гром неистовых аплодисментов публики возвращалась на свое место.

– Знаешь, – сказал я, – мне остаётся только удивляться тебе.

– Что? – Ганс-Улоф резко повернулся и посмотрел на меня.

И заглянул в дуло своего собственного пистолета, которое я направил ему в лоб.

– Гуннар… – задушенно выдавил Ганс-Улоф. – Не надо шуток.

– Мне не до шуток.

– Что случилось? Ты что, свихнулся?

Он посмотрел на меня, посмотрел на пистолет, снова на меня. Было очевидно, что он не знал, как к этому относиться.

– Ты не находишь, – спросил он наконец, – что если здесь кто-то и имеет право свихнуться, так это я?

– Я не свихнулся, – ответил я. – Наоборот, ещё никогда в жизни в голове у меня не было так ясно, как сегодня.

– Хорошо. Тогда вспомни, пожалуйста, о том, что я твой зять, и убери пистолет.

Я не шелохнулся.

– Я помню гораздо больше, чем ты думаешь. Именно поэтому очень может быть, что мне придётся сейчас пристрелить тебя.

– Гуннар, прошу тебя… – Ганс-Улоф никак не мог взять в толк. Судя по тону, он всё ещё думал, что имеет дело с сумасшедшим. – Мы могли бы обо всём поговорить. Совсем не обязательно кого-то убивать.

Я откинулся назад, опустил руку с оружием, которое просто тяжело было долго держать на весу, но дуло оставил направленным на него.

– Хорошо, давай поговорим, – сказал я и кивнул в сторону телевизора. – Скажи мне одно: ты что, всерьёз ожидал, что София Эрнандес Круз откажется от Нобелевской премии?

Ганс-Улоф оглядел меня, не зная, какого ответа я жду от него, и сглотнул.

– Скажем так, какую-то минуту надеялся.

– Знаешь, почему она этого не сделала?

– Нет.

– Она не сделала этого, потому что я не смог удовлетворительно ответить на её последний вопрос.

Его глаза расширились.

– Что?

– Я не смог на него ответить вразумительно даже для себя самого. Точнее, я вообще не смог на него ответить.

Я мельком глянул на экран. Оркестр играл что-то классическое, и камера держала в фокусе лицо Софии Эрнандес Круз, переполненное чувствами. Она улыбнулась кому-то из публики, и глаза ее блестели влагой.

– Если кто и заслуживает по-настоящему Нобелевской премии, так эта женщина. Ей понадобилось всего несколько минут на размышления, и она задала мне именно тот вопрос, который сам я должен был задать себе ещё две недели назад, но до которого я так и не дошёл. Вопрос, который разбирает на части всё, чему я верил, и составляет совершенно по-другому.

– И что же это за вопрос?

– Она спросила меня: «А вы видели хоть одно доказательство того, что Кристина действительно была похищена?»

Лицо Ганса-Улофа дрогнуло. Он поднёс руку ко рту, закашлялся.

– Что это значит? Какое еще доказательство? Что она хочет, чтобы было доказано?

– Интересно, правда? Просто жутко интересно. Она задала мне вопрос, который, в силу того, что не имеет ответа, сам становится ответом на многие другие вопросы. Например, на вопрос, почему вдруг нагрянула полиция, когда я был в офисе «Рютлифарм»? Ведь дело было не в срабатывании сигнализации, она там смехотворная. А в то, что меня якобы кто-то увидел из соседнего высотного здания, я просто не верю. Во-первых, я внимателен и осторожен, ведь я, в конце концов, не новичок в таких делах, а во-вторых, для этого стекло достаточно сильно отражает, даже ночью.