Моя борьба. Книга пятая. Надежды - Карл Уве Кнаусгорд

девушку за руку и потащил ее за собой к двери. Девушка засмеялась. Обнявшись, мы затопали вверх по лестнице, я изо всех сил прижимал ее к себе; наконец я отпер дверь, мы бросились в спальню, через несколько секунд я стащил с нее свитер, расстегнул бюстгальтер, потом пуговицу на брюках, дальше – молнию и стянул брюки. Трусы на девушке оказались черными, и я уткнулся в них лицом, обхватив руками ее бедра. Она опустилась на пол рядом со мной, я стащил с нее трусы и опять уткнулся в нее, а затем, да, затем мы сделали то, о чем я думал с того самого момента, как наши взгляды встретились.

* * *

Проснувшись, я тотчас же вспомнил, что натворил, и перепугался.

Она мирно спала рядом со мной.

Надо спасать то, что еще можно спасти. И думать придется лишь о себе.

Я разбудил ее.

– Уходи, – сказал я, – и никому об этом не рассказывай. Если мы с тобой где-нибудь встретимся, притворись, будто ничего не было. У меня девушка есть. И зря мы вообще все замутили.

Она села.

– Но ты об этом ничего не говорил. – Она надела бюстгальтер.

– Я просто перебрал, – сказал я.

– Все как всегда, – усмехнулась она, – а я-то думала, что принца встретила.

Стоя рядом, мы молча одевались. Когда она уходила, я попрощался, она не ответила, но мне было плевать.

Было десять, скоро придет дедушкин катер, я сунул постельное белье в стиральную машину и быстро принял душ.

Я все еще был пьян и так слаб, что пришлось собрать остатки воли, чтобы настроиться на предстоящие дела.

Когда я был уже на пороге, из своей квартиры выглянул Юне.

– У тебя что, ночью были гости? – спросил он.

– Нет, – ответил я, – а что?

Он рассмеялся.

– Карл Уве, мы же все слышали, – сказал он, – тебя и какую-то девушку. И это была не Гунвор, или я ошибаюсь?

– Нет, не ошибаешься. Я просто придурок. Вообще не понимаю, что на меня нашло. – Я посмотрел ему в глаза. – Сделай одолжение – не говори ничего Гунвор, ладно? Да и вообще никому не говори.

– Ясное дело, – сказал он. – Я ничего не видел и не слышал. И ты тоже, Сирен, да? – крикнул он, повернувшись назад.

– А Сирен тоже тут?

– Да, ну и что. Все останется между нами. Не бойся.

– Спасибо тебе, Юне, – поблагодарил я, – ну, я пошел.

Еле переставляя ноги, я спустился вниз, на улице чуть прибавил шагу, меня тошнило, голова болела, но была бы не беда, не чувствуй я себя настолько разбитым и обессиленным. Я едва успел на автобус возле кинотеатра «Форум», через десять минут вышел у Рыбного рынка, как раз в тот момент, когда скоростной катер из Согна показался на входе в порт.

Солнце ярко светило с синего безоблачного неба, делая все цвета яркими и резкими.

Надо притворяться, будто ничего не произошло. Каждый раз, думая об этом, надо повторять себе, что ничего не случилось.

Ничего не было.

Не было.

С разрывающейся головой я стоял на причале и смотрел, как катер из Согна подходит к берегу, и думал, что случившегося этой ночью не было.

С борта перекинули трап, несколько нетерпеливых пассажиров уже стояли в дверях, дожидаясь разрешения сойти на берег.

Вот катер останавливается.

Вот они идут по трапу.

Ничего не случилось.

Я не виноват.

Я не изменял Гунвор.

Не изменял.

Пассажиры гуськом спускались по трапу, большинство несли по чемодану или по два. Дедушки среди них не было.

Ветер трепал флажки и гнал по воде рябь.

Гул двигателя отдавался от камней пристани, облако выхлопа ползло, дрожа, вдоль белого борта. Появился дедушка. Щуплый, в темном костюме и черной шляпе, он медленно шагал к трапу. В одной руке он нес чемодан, другой держался за перила, мелкими шажками двигаясь к берегу. Я подошел к нему.

– Привет, дедушка, – сказал я.

Он остановился и посмотрел на меня.

– Вот ты где, – сказал он, – как думаешь, получится машину поймать?

– Конечно, – заверил его я, – пойду спрошу, может, через них закажем.

Я подошел к таксисту, который убирал в багажник чемоданы. Тот сказал, что скоро приедут еще машины, и захлопнул багажник.

– Давай немножко подождем, – сказал я дедушке, – скоро сюда еще такси подъедут.

– Да, времени у нас хватает, – успокоил меня дедушка.

В такси дедушка молчал, это было ему несвойственно, наверное, от непривычной обстановки, решил я. Я тоже ничего не говорил. Когда мы проезжали Данмаркспласс, я отвернулся, чтобы не видеть дома, где живу, того места, где все произошло, где ночью остановилось наше такси, из которого мы выскочили и побежали к двери. Этого не случилось, этого не было, уговаривал я себя; тут таксист свернул налево и в гору, к больнице Хаукеланн. Дедушка медленно вытащил из внутреннего кармана бумажник и принялся отсчитывать банкноты. Заплатить следовало бы мне, но денег у меня осталось мало.

Мы вышли из машины и направились к главному входу, в окнах над нами дробились солнечные лучи. После всего этого света внутри показалось темно. Мы подошли к лифту, я нажал на кнопку, и мы двинулись наверх. Лифт остановился, вошла женщина. Из руки у нее торчала трубка, присоединенная к пакету, который висел на штативе с колесиками. Когда женщина ухватилась другой рукой за поручень, в пакете взметнулось облачко крови.

Меня замутило, и я отвернулся. Дедушка стоял, уставившись в пол.

Он что, испугался?

Не поймешь. Но весь его авторитет куда-то исчез. Я такое уже видел однажды, много-много лет назад, когда он приезжал к нам домой, в Тюбаккен. Наверное, это оттого, что он не дома. Там он держался совершенно иначе, излучал покой и уверенность.

– Ну вот и приехали, – сказал я, когда лифт открылся.

Мы вышли, я посмотрел на указатель – нам надо было налево. Увидев кнопку звонка, я нажал на нее и вызвал медсестру.

Я назвал дедушкину фамилию, медсестра кивнула и поздоровалась с ним, я попрощался с дедушкой, пообещал скоро его навестить; прекрасно, ответил он и засеменил за медсестрой по коридору, и дверь передо мной закрылась.

Меня мучил стыд. Моя жизнь ничтожна, я ничтожен, и это стало особенно ясно, когда я встретился с дедушкой, да еще и в такой момент, – он болен, он в больнице, его жизнь близится к концу. Ему за восемьдесят, и, если повезет, он проживет еще лет десять, может, пятнадцать, а возможно, лишь года два-три, точно не скажешь.

У него нашли маленькую опухоль в горле, жизни она не угрожает, но ее следует удалить, поэтому его и положили