"Никогда против России!" Мой отец Иоахим фон Риббентроп - Рудольф Фон Риббентроп

На поле приблизительно 800 метров длиной и 400 метров шириной разыгрался настоящий адский шабаш. Русские въезжали, если им вообще удавалось зайти так далеко, в свой собственный противотанковый ров, где они, естественно, становились легкой добычей нашей обороны. Горящее дизельное топливо распространяло густой черный чад — повсюду пылали русские танки, частью наехавшие друг на друга, между ними спрыгнувшие русские пехотинцы, отчаянно пытавшиеся сориентироваться и легко превращавшиеся в жертву наших гренадеров и артиллеристов, также стоявших на этом поле боя. Некоторых из этих бедных парней, спрыгнувших со своих танков, мы просто переезжали сзади, так как они, конечно, не считались с тем, что в группе их танков ехал немецкий танк. Все это представляло собой такую апокалиптическую сцену, какую в подобной концентрации очень редко приходилось переживать на войне! Атаковавшие русские танки — их должно было быть больше ста — были полностью уничтожены. Один из принимавших участие в атаке русских офицеров-танкистов заявил в упомянутой передаче ZDF: «Они шли на смерть». Наш командующий генерал, уже упоминавшийся «Папа Хауссер», в один из следующих дней якобы сам пересчитал с куском мела разбитые русские танки, настолько невероятной показалась ему доложенная цифра потерь противника. Поскольку все подбитые русские танки стояли позади передовой, он смог самолично удостовериться в том, как обстояло дело. Сообщения о количестве уничтоженных танков всегда, когда в деле участвовали несколько родов войск (танки, противотанковая оборона, артиллерия и т. д.), были несколько проблематичными. Поскольку каждый из участников охотно заносил подбитый танк на свой счет, это иногда приводило к двойному учету.

Мы с нашей машиной заняли, наконец, позицию за подбитым Т-34 и отсюда участвовали в уничтожении оставшихся русских танков. Вдруг мой наводчик воскликнул: «Мой глаз!» Мы получили неудачное попадание точно по выступу лобовой брони, который был важен для прицельной оптики. Оптика была с большой силой вдавлена назад и тяжело ранила наводчика, который в этот момент как раз прицеливался. Тем самым мы стали небоеспособны. Я вывел машину с передовой линии и отъехал на несколько сотен метров в укрытие. Там мне случайно попалась навстречу машина моей роты, только что вышедшая из мастерской. Я мог легко пересесть в другой танк, но должен был взять с собой всю свою испытанную команду за исключением наводчика, что привело к протестам остающегося экипажа. Так велика была тогда боевая готовность даже и переданных нам из Люфтваффе солдат, пришедших к нам не добровольно (сегодня так же опороченных, как и добровольцы). Стоит ясно представить себе: эти парни видели поле боя — настоящий ад — с того места, где мы стояли, и все же хотели остаться с товарищами и принять участие в бою.

В бою был добыт впечатляющий оборонительный успех. Сразу предпринятая контратака, в которой я смог принять участие на запасной машине, с удивительно малыми потерями возвратила к полудню прежние позиции почти полностью в наши руки. Батальон потерял безвозвратно лишь три или четыре танка, в том числе две машины, подбитые в начале русской атаки непосредственно рядом со мной. Мы, собственно, были вправе гордиться при взгляде на поле боя, заваленное бесчисленными обломками уничтоженных русских танков. Неожиданная атака на глубоко зашедшее острие немецкого наступления — частями 5-й гвардейской танковой армии, переброшенными за ночь, — была предпринята русским командованием совершенно непонятно. Русские неизбежно должны были идти в свой собственный противотанковый ров, который был четко показан даже на захваченных нами картах.

Однако как ни важно было уничтожение более сотни русских танков, этот день боев ознаменовал также перелом в ходе сражения. Та масса танков, которую смогли выставить русские, заставила нас глубоко задуматься. Наш танковый батальон, который, естественно, смог записать на свой счет большую часть уничтоженных русских танков, хотя гренадеры с противотанковыми средствами ближнего боя и артиллерия со стрельбой прямой наводкой в пределах своих возможностей также самым отважным образом приняли участие в деле, имел на тот день, по оценкам, все еще более 25 танков. Знаменитая «танковая битва под Прохоровкой» 12 июля 1943 года должна была стать крупнейшим сосредоточением танков на ограниченном пространстве на протяжении всей войны. Сталин якобы хотел отдать под трибунал командира 5-й советской гвардейской танковой армии генерала Ротмистрова, атаковавшего нас. На наш взгляд, у него имелись для этого веские причины. Русские описания битвы — «могила немецкого танкового оружия» — не имеют ничего общего с действительностью. Мы, однако, чувствовали безошибочно, что наступление выдохлось. Мы не видели для себя шанса продолжить наступление против превосходящих сил противника, разве только будут приданы значительные пополнения. Их, однако, не имелось.

Оглядываясь назад, приходишь к заключению, что операция «Цитадель» являлась ошибкой. Она была начата в неверный момент времени, то есть чересчур поздно, и со слишком слабыми силами. На участках, где противник ожидал атаки, истощили свои силы как раз только что освеженные танковые дивизии, которых теперь не хватало для отражения ведшегося с огромной мощью русского контрнаступления. Большие тактические успехи, достигнутые танковым корпусом СС в качестве основной группы наступления, не могли скрыть того факта, что «Цитадель» закончилась тяжелым поражением. Контрнаступление русских отбросило немецкий фронт далеко назад, вновь приведя его на грань краха. Предпосылка для зондажа по поводу заключения мира, как ее видел Гитлер, не была создана. Отсутствие воображения, с которым разрабатывалась операция «Цитадель», явилось отныне характерным признаком действий германского руководства вплоть до окончательного наступления катастрофы.

С 1941 года не существовало больше германской внешней политики, достойной этого имени. Гитлер неизменно запрещал, несмотря на продолжающееся настояние министра иностранных дел, зондирование возможности переговоров с русскими. Он превратился с 1942 года в несговорчивого, по сути, сломленного человека, утратив к этому времени подвижность, необходимую для поиска путей избежания катастрофы. Так, Гитлер блокировал не только разумные военные решения, но и своего министра иностранных дел, вновь и вновь настаивавшего на том, чтобы прощупать возможность политического урегулирования; шаги, не имевшие никаких шансов на успех без согласия Гитлера.

Здесь я должен упомянуть на полях историю, которая могла бы, возможно, приобрести какое-то значение с точки зрения контактов с советской стороной. Сын Сталина, старший лейтенант, оказался в 1941 году в немецком плену. Он бросился в лагере на ограду из колючей проволоки и был застрелен охранником. Мать назвала мне тогда это происшествие «ужасной неприятностью», отец, по ее словам, был в ярости! Она возложила ответственность за происшедшее на Гиммлера, правда, не в том смысле, что Гиммлер хотел смерти военнопленного, но в том, что он недостаточно позаботился о безопасности «заложника»! Конечно, отец думал о возможностях вероятного последующего установления контакта с Советами. Гиммлер поместил сына Сталина с захваченными британскими офицерами, целенаправленно травившими его в плену. С отчаяния он наконец бросился на «проволоку». Эту версию подтвердил мне в телефонном разговоре внук Сталина Евгений Джугашвили, сын плененного старшего лейтенанта.