Головнин. Дважды плененный - Иван Фирсов

— Благодарствую, Кирила Тимофеич. Кстати, ознакомьтесь с бумагами компании. Завтра же начнем выгружать компанейские товары.

— Слушаюсь, — почтительно поклонился Хлебников. Головнин перевел взгляд на Яновского.

— А что Гагемейстер, надолго ли в Калифорнии задержится?

— Рассчитывает до октября, ваше превосходительство. За пшеницей ушел. Как водится, у нас недостача хлебушка.

Головнин понимающе кивнул и поинтересовался.

— А что Александр Андреевич Баранов, где он?

— Недужится ему вторую неделю, — вздохнул Хлебников, — берут годики-то свое.

Наступившее молчание прервал Яновский.

— От нашего имени, ваше превосходительство, просим нынче же отобедать у нас с офицерами, не откажите.

Скупая улыбка осветила лицо Головнина.

— Не откажемся, хлебосольство новоархангельское нам ведомо.

За обильным угощением в доме правителя, как водится, языки развязались. За столом, напротив Головнина с офицерами, разместился Баранов с Яновским, Хлебниковым, чиновниками конторы. Бывший правитель сильно сдал, осунулся, пожелтел и за столом не проронил ни слова.

Гости рассказывали последние вести из Петербурга и с Камчатки, слушали местные новости. Говорил больше словоохотливый Хлебников.

— Векуем мы, Василь Михалыч, как и прежде, восемь годков тому. Крепостца наша обновилась, селение приумножилось, верфь наладили. Зверя промышляем, как и ранее, — Хлебников тяжело вздохнул. — Токмо и житье наше по-прежнему небезопасно. Чтобы скотину развести на пастбищах, да огороды, да в лес по грибы и ягоды ходить, полно их в лесу-то. Так нет, колоши до сих пор наших бьют насмерть. Чуть кто оплошает, забредет в лес, тут же и прибьют без всякого повода. То ли русского, то ли алеута.

— Быть может, лаской их пронять следовало? — перебил Головнин.

— И то постоянно употребляем, — ответил Хлебников, — два племени соседних диких с нами в миру. Но и они каверзы чинят и на вероломство способны. Бона брата ихова старшины Котлеана до сих пор держим про случай в заложниках.

В разговор вмешался Яновский. Рядом с ним смирно сидела его жена, Ирина, дочь Баранова от второй жены, местной алеутки. В прошлом году, вскоре по прибытии в Новоархангельск, Семен Яновский влюбился в одну из дочерей правителя. Поженились они недавно, на Рождество. Ирина впервые обреталась на равных с высокими гостями из Петербурга. Сидела она смирно, потупив глаза. То и дело краснела, изредка улыбаясь краешками губ.

— Добро бы колоши сами по себе зверствовали, так их круглый год американские гости супротив нас подзуживают. Мало того, и ружья, и порох, и свинец у колошей почитай задарма от американцев получены. Вообще-то они прав наших на сии земли нахально не признают.

Головнин слушал задумавшись, видимо, размышлял о чем-то, потом заговорил:

— А что бы вашим правителям петербургским не озаботиться? Обратились бы к правительству, к его величеству государю, испросили помощи?

Молчавший до сих пор Баранов приподнял тяжелые веки, вдруг глухо заговорил:

— Бывали здесь ваши флотские. Лейтенант Лазарев на «Суворове». Просил его повременить для нашей защиты, так он фыркнул и унес быстрехонько ноги, — с желчью закончил бывший правитель.

Головнину поневоле пришлось отвечать.

— Не знаю всех обстоятельств, но слыхал о Лазареве как о исправном офицере. К тому же знаю наверняка, что компания о том случае писала министру, но Лазарев оказался прав и был оправдан.

Головнин наполнил бокал вином:

— Здоровье ваше, господа, и спасибо за хлеб-соль вашу. Спустя два дня на шлюп пожаловал старшина колошей Котлеан. Командир потчевал его патокой с сухарями и водкой. Гость причмокивал, хитро щурился.

— Как же ты посмел пятнадцать лет назад злодейство совершить в Ситхе, умертвил две сотни неповинных людей? — спросил Головнин.

В глазах Котлеана засверкали злобные искорки.

— Он говорит, — объяснил переводчик-алеут, — что сам он того не желал, дядя его к злодейству принудил.

Искорки потухли, Котлеан хрустел сухарями, макая их в патоку, продолжал что-то лопотать.

— Говорит, что он всегда был верным другом русских…

Свои размышления о виденном и слышанном, о судьбах Русской Америки Головнин излагал в записях, сделанных на Ситхинском рейде.

«Право обладания России сим краем основано на началах, принятых за истинные и справедливые всеми просвещенными народами, а именно по праву первого открытия и по праву, еще того важнейшему, первого занятия. Вся Европа ведает и признает, что северо-западный берег Америки от широты 51° к северу открыт нашими мореплавателями Берингом и Чириковым. Русские первые из просвещенных народов подробно изведали здешний край и основали в нем свои промыслы, а потому, кажется, нет никакого сомнения, чтобы Россия наравне с прочими державами, имеющими в их зависимости подобные области или колонии, не могла располагать ими сообразно со своими постановлениями, основанными на благе и выгодах ее подданных. Но к удивлению моему, как в нынешнем, так и в прежнем моем путешествии я видел совсем другое. Граждане Соединенных областей Северной Америки ежегодно посылают туда по нескольку судов, число коих иногда простирается до двадцати, для торговли с дикими жителями в пределах России принадлежащих и ею занятых. Подрыв, какой они делают торговле и промыслам Американской нашей компании, простирается до чрезвычайности. Но это еще не все; от сей, можно сказать, хищнической торговли происходит другое, гораздо важнейшее зло: сии суда снабжают диких порохом, свинцом, ружьями и даже начали доставлять им пушки явно с намерением употреблять сии орудия против россиян, из коих весьма многие пали от действия оных, и я смело могу утверждать, что самая большая часть русских промышленников, погибших от руки диких американцев, умерщвлены порохом и пулями, доставленными к ним просвещенными американцами. Я не понимаю, каким образом согласить такую явную вражду сих республиканцев с правами народными». Как русский моряк не обошел Головнин молчанием и проблемы приоритета соотечественников. «Прежним нашим мореплавателям запрещалось объявлять свету о своих открытиях, а журналы и описи их были представляемы местному начальству, которое в те времена по примеру испанцев все их держало в тайне и тем лишало славы своих мореплавателей. В последнее время многие из сих бумаг сгнили и растерялись; осталось лишь несколько кратких выписок из них, да и те были сделаны людьми, в мореплавании несведущими, каков, например, Миллер, который, вероятно, многого в морских журналах писанного и не понимал».

Со свойственной ему иронией командир «Камчатки» едко высмеивает приверженность западных мореходов к прославлению титулованных особ: «Если бы нынешнему мореплавателю удалось сделать такие открытия, какие сделали Беринг и Чириков, то не токмо все мысы, острова и заливы американские получили бы фамилии князей и графов, но даже бы по голым каменьям рассадил бы он всех министров и всю знать и комплименты свои обнародовал бы всему свету. Ванкувер назвал тысячу островов, мысов и пр. именами всех знатных в Англии и знакомых своих; напоследок, не зная, как остальные назвать, стал им давать имена иностранных посланников, в Лондоне тогда бывших. Беринг же, напротив того, открыв прекраснейшую гавань, назвал ее по имени своих судов „Петра“ и „Павла“, весьма важный мыс в Америке назвал мысом Св. Илии, по имени святого, коему в день открытия праздновали; купу довольно больших островов, кои ныне непременно получили бы имя какого-нибудь славного полководца или министра, назвал он Шумагина островами, потому что похоронил на них умершего у него матроса сего имени. Но Беринг и Чириков не одни наши мореплаватели, которые обозревали тот край; впоследствии там плавали Левашов, Креницын и многие штурманы, командовавшие торговыми судами, которых журналы могли быть любопытны и полезны, если бы в Охотске с них брали списки и отсылали в Адмиралтейскую коллегию, где бы из них делали надлежащее употребление. Если бы журналы наших мореплавателей не сгнили в архивах, а были бы исправлены, сличены един с другим, приведены в исторический порядок и напечатаны, тогда иностранцам (от мыса Св. Илии к северу) не осталось бы другого занятия, как только определить долготы разных мест астрономическими наблюдениями, чего наши мореплаватели тех времен не имели способа делать».