Красный Бонапарт. Жизнь и смерть Михаила Тухачевского - Борис Вадимович Соколов

Арест породил у Тухачевского и его товарищей чувство душевной пустоты и потери жизненных ориентиров. Они не готовы были жертвовать жизнью за идеалы, ибо идеалов, похоже, и не имели. Девятимесячное упорство Примакова тоже можно объяснить прежде всего страхом смерти. Он понимал, что обвинения расстрельные, и отрицал их – правда, только до тех пор, когда в мае 37‑го из-за спешности дела не перешли к более серьезному разговору и не начали лишать сна и бить. Пытки и избиения не только причиняли физическую боль. Когда они начались, арестованным стало ясно, что признаний от них будут добиваться любой ценой, что эта не какая-то чудовищная ошибка или провокация, а политика, и надежд на спасение почти нет. И тут же появились следователи-искусители: ты только признайся сам, выведи других заговорщиков на чистую воду, покайся, и тебе скидка выйдет, а уж вышки точно не будет. И вообще: больше, как можно больше заговорщиков, хороших и разных, в больших чинах и не очень больших… На первых порах могли сгодиться любой комбриг и даже майор. Как на февральско-мартовском пленуме 1937 года Ворошилов одним из организаторов и исполнителей покушения на себя представил скромного майора авиации Б.И. Кузьмичева. И подследственные охотно называли фамилии или подтверждали участие в заговоре тех, на кого им указывали люди Ежова.

Возможно, Тухачевский, называя в числе участников «военно-троцкистской организации» близких к Ворошилову бывших конармейцев И.Р. Апанасенко и С.К. Тимошенко, хотел таким своеобразным образом отомстить ворошиловской группировке, действуя по принципу: врага в могилу взять с собой… В самый канун суда, 10 июня, Примаков дал показания, компрометирующие трех из восьми членов Специального судебного присутствия: командармов Н.Д. Каширина, П.Е. Дыбенко и Б.М. Шапошникова. Правда, как рассказывал следователь Авсеевич, эти показания явились плодом совместного творчества бывшего предводителя червонного казачества и действующего «железного наркома»: «На последнем этапе следствия Леплевский, вызвав к себе Примакова, дал ему целый список крупных командиров Красной армии, которые ранее не фигурировали в показаниях Примакова, и от имени Ежова предложил по каждому из них написать… Так возникли показания Примакова на Каширина, Дыбенко, Гамарника (очевидно, Виталий Маркович не знал, что того уже нет в живых. – Б.С.), Куйбышева, Грязнова, Урицкого, Ковалева, Васильева и других…»

Так или иначе, но в 1937–1938 годах показания были получены практически на всех советских военачальников, исключая разве что Ворошилова (на члена Политбюро без специальной санкции Сталина наговаривать не решались). Зато кого казнить, а кого миловать, решал сам Иосиф Виссарионович, не без учета, конечно, мнения Ворошилова. Если бы дали ход всем доносам и поверили всем сфальсифицированным показаниям, на воле не то что ни одного маршала и командарма, а и командира роты бы не осталось. Поэтому определенную выборку проводили всегда. Не тронули названных Тухачевским Апанасенко и Тимошенко, не тронули Буденного и Шапошникова, не тронули некоторых других… А польза от того, что на каждого командира имелся компромат, была немалая. Когда с 1 по 4 июня происходило заседание Военного совета, посвященное «военно-фашистскому заговору», присутствовавшие, заслушивая вполне нелепые показания обвиняемых насчет грандиозных планов измены и шпионажа, хорошо понимали, что такие же показания или уже существуют и на них самих, или могут быть получены в любой подходящий момент. И если кто-то рискнет публично усомниться в виновности Тухачевского, Якира и остальных, то запросто станет главой или участником следующего заговора, разоблаченного доблестными соратниками Ежова… Поэтому все с одобрением слушали Ворошилова и Сталина, зачитывавших наиболее яркие признания, и все 42 выступивших военачальника послушно клеймили тех, с кем еще вчера вместе служили. Позднее 34 оратора сами стали жертвами репрессий. Не рой другим яму…

На Военном совете Ворошилов притворно каялся: «Я, как народный комиссар… откровенно должен сказать, что не только не замечал подлых предателей, но даже когда некоторых из них (Горбачева, Фельдмана и др.) уже начали разоблачать, я не хотел верить, что эти люди, безукоризненно работавшие, способны были на столь чудовищные преступления. Моя вина в этом огромна». И тут же предупредил членов Военного совета, которые наверняка почувствовали в этих словах нешуточную угрозу: «Но я не могу отметить ни одного случая предупредительного сигнала и с вашей стороны, товарищи… Повторяю, что никто и ни разу не сигнализировал мне или ЦК партии о том, что в РККА существуют контрреволюционные конспираторы…»

Сталин же утверждал, что «военно-политический заговор против советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся германскими фашистами», возглавлялся Троцким, Рыковым, Бухариным, Рудзутаком, Караханом и Ягодой, а в военном отношении руководителями были Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман и Гамарник. Иосиф Виссарионович убеждал высокое собрание, что все перечисленные враги народа, кроме Рыкова, Бухарина и Гамарника, были немецкими шпионами, а некоторые вдобавок – и японскими. Интересно, каким воображением надо было обладать, чтобы поверить, что евреи Троцкий, Ягода и Якир работают на Гитлера? Сталин между тем остановился на преступлениях Тухачевского: «Он оперативный план наш, оперативный план – наше святое святых передал немецкому рейхсверу. Имел свидание с представителями немецкого рейхсвера. Шпион? Шпион…» Также и остальные обвиняемые были причислены к германским агентам на том только основании, что встречались с офицерами рейхсвера. А что эти встречи происходили с разрешения Ворошилова и его, Сталина, вождь, разумеется, говорить не стал.

Тут стоит отметить, что у версии «военно-фашистского заговора» есть одна существенная логическая несуразица, на которую редко обращают внимание. Зачем советскому маршалу и его соратникам, командармам и комкорам, для того чтобы свергнуть Сталина и установить военную диктатуру, требовались предварительное одобрение и помощь иностранных держав, той же Германии или Японии? Что, у них своих солдат бы не хватило для переворота? Или без санкции Гитлера им было боязно свергать Сталина? Зато «немецкий след» прекрасно соответствовал логике открытых политических процессов 1936–1938 годов, когда подсудимых заставляли признаваться в том, что они являются агентами иностранных разведок и планировали свержение социалистического строя (не Сталина, а именно социалистического строя – Иосиф Виссарионович требовал, чтобы не было ничего личного) по заданию своих зарубежных хозяев. А заодно, очевидно, не надеясь на собственные силы и на успех переворота, готовили поражение Красной армии в будущей войне с Германией. Сталин, выступая на заседании Высшего военного совета, посвященного разоблачению «заговора Тухачевского», раз за разом повторял: «Это военно-политический заговор. Это собственноручное сочинение германского Рейхсвера. Я думаю, эти люди являются марионетками и куклами в руках Рейхсвера. Рейхсвер хочет, чтобы у нас был заговор, и эти господа взялись за заговор… Рейхсвер хотел, чтобы в случае войны все было готово, чтобы армия перешла к вредительству с тем, чтобы армия не была готова к