Письма, телеграммы, надписи 1889-1906 - Максим Горький

просто повидать Вас…

Еще раз крепко жму Вашу руку, всего доброго.

360

К. П. ПЯТНИЦКОМУ

24 или 25 января [6 или 7 февраля] 1905, Финляндия.

Дорогой друг — из письма Б. Зайцева Вы увидите, что перевод Флобера начат им и он просит прислать денег за исполненную работу. Полистную плату он определит сам, о чем я писал ему, а пока пошлите р[ублей] 200. Адрес его в письме.

Вячеслав Иванов предложил перевод «Саламбо». Несмотря на существование скверного суворинского издания, нам нужно взять эту книгу — она пойдет широко благодаря фабуле и внешней красоте. Перевод будет сделан с любовью, в этом я не сомневаюсь. Иванов зайдет поговорить с Вами о подробностях.

Видеть Вас — очень хочется и даже необходимо. Если б Вы приехали сюда!

Буде поедете — захватите с собой папиросы мои и оттиски романа Сологуба, присланные для меня на-днях.

Затем: мною получено здесь 4963 финских марки для передачи в пользу пострадавших от забастовки почтово-телеграфных чиновников. Деньги эти собраны финляндцами, служащими на почте и телеграфе. Я их оставлю у себя, а Вас попрошу передать в бюро почтово-телегр[афного] союза эту сумму русскими деньгами и получить с бюро расписку. Если успеете сделать это до отъезда сюда — хорошо, нет — все равно. Нам нужно торопиться с отъездом дальше, а потому Ваш приезд сюда имеет очень важное значение.

Пока — всего доброго!

Маруся кланяется.

А.

361

Е. П. ПЕШКОВОЙ

Конец января [середина февраля] 1906, Финляндия.

Начальство обнаруживает явное желание изловить меня, — к чему дал повод некий московский фабрикант и что ты, вероятно, уже знаешь из газет. Желания сидеть в тюрьме у меня нет, а потому я отправляюсь за рубеж. Сейчас сижу в одном укромном месте, а на-днях уже двинусь по морю в Швецию.

Еду — надолго, ранее конституции не вернусь, ибо еду с определенной целью, коя воспретит мне въезд в Россию вплоть до лучших времен.

Захочешь написать мне — об этом я тебя усиленно прошу, потому что, вероятно, буду сильно тосковать о родине и детях и вообще обо всем, — пиши пока: Берлин, Людвигкирхштрассе, 1, Ивану Павловичу Ладыжникову. Потом я скажу адрес. Еду я в Германию, Францию, Англию и Америку. Хочу устроить так, чтобы иностранцы давали деньги мне, а не правительству нашему, обалдевшему от страха.

Если ты будешь весной за границей — мы увидимся, если же нет… ну, на нет и суда нет. Увидимся ли вообще — не знаю. За все хорошее, что ты мне дала, прими мое искреннее спасибо. О том, где я и что со мной, всегда можешь узнать у Ладыжникова, — думаю, что мои письма до тебя не будут доходить. Все же я найду способ давать вести о себе.

Еду не очень охотно.

В Гельсингфорсе пережил совершенно сказочный день. Красная гвардия устроила мне праздник, какого я не видал и не увижу больше никогда. Сначала пели серенаду пред моим окном, играла музыка, потом меня несли на руках в зал, где местные рабочие устроили концерт для меня. В концерте и я принимал участие. Говорил с эстрады речь и, когда закончил ее словами: «Элякен Суомэн тюявэста!» — что значит: «Да здравствует финский рабочий народ!» — три тысячи человек встали, как один, и запели «Ворт лянд» — «Наш край» — финский народный гимн. Впечатление потрясающее. Масса людей плакали. Потом толпа тысяч в десять проводила меня в помещение местной с.-д. партии, и там меня трижды обнесли вокруг зала в кресле на руках. Все было — как в сказке, и вся страна, точно древняя сказка, — сильная, красивая, изумительно оригинальная.

Здесь есть архитектор Сааринен, — я, кажется, говорил тебе о нем? — это гений. Я видел его проект здания для Конгресса мира в Гааге, — вот вещь! Ничего подобного до сей поры не строили на земле. Его дом — чудо красоты, а оригинальность стиля — чисто сказочная. Аксель Галлен — тоже великий художник, да и вообще эта маленькая страна — есть страна великих людей.

Какие здесь леса, озера, граниты! Как все печально и сильно.

Ко об этом ты, со временем, сама будешь иметь представление, и, м. б., оно будет инее, чем у меня. Во всяком случае здесь нужно побывать, это ты знай.

Ну, а затем крепко жму твою руку, друг мой.

Газетам не верь — кровотечения у меня не было, и вообще я здоров, только кашляю сильно.

За рубежом — поправлюсь.

Еще раз — всего доброго!

Буду очень благодарен за каждое письмо.

Будь же здорова. Береги себя и ребят. Поцелуй их. Пришлю им что-нибудь из-за границы. Кланяйся всем. Об отъезде моем молчи пока. До свидания!

А.

А для того, чтоб излечить Максима от нервозности, приезжай-ка ты сюда. Здесь спокойно, немного грустно, очень тихо. Все так сосредоточенно, глубоко. Только живи за Выборгом, где-либо около Гельсингфорса. Говорят здесь по-шведски, это почти немецкий язык. Очень хорошая демократическая страна. Дети здесь удивительно самостоятельны, крепки и хороши. Устроить тебя поможет Пятницкий, а то попроси его, чтоб он сказал некоему Виктору-Герману. Холодов нет, климат ровный, мягкий. Если эту милую страну не испортит русское правительство — ее ждет великое будущее. Серьезно — приезжай-ка сюда! Ты увидишь, как это хорошо. А главное, я думаю, что в России жить с детьми нельзя, если не хочешь, чтобы они сошли с ума. В здешних хвойных лесах, на здешних озерах этого бояться нечего. И если финны устоят против реакции — у них будет чудно. Но уже Петербург косится на них, и, б. м., в близком будущем здесь тоже польется кровь. Это будет более гнусно, чем где-либо в ином месте.

Подумай и — катай сюда. Прекрасно и дешево устроишься где-нибудь в лесу, на берегу озера.

Превосходно устроишь ребят и себя.

А.

362

A. H. ТИХОНОВУ

12 [25] февраля 1905, Финляндия.

Дорогой А. Н. — сейчас садимся на лошадей и едем. Когда увидимся? Хочется сказать Вам пару слов от души, — Вам, вероятно, трудно живется, — чтобы жилось легче, обращайте меньше внимания на слабости людей, на их дурное, ищите в них хорошее. Это славная позиция, она делает человека гордым. Жму Вашу руку. Очень люблю Вас и верю, что Вы не зря проживете жизнь Вашу.

До свидания, товарищ!

А. Пешков

363

В. В. ВЕРЕСАЕВУ