Северные сказки. Книга 1 - Николай Евгеньевич Ончуков

ты возьми, веретешецько переломи, пятку кинь назад, а щопотку наперёд, — назади стань золота гора, напереди стань молода жена, лучше старого и прежнего». Ну, он и пошол домой, опеть жена и учала его посылать, што убей козла, мяса хочю свинина горазно, сына несу, так... Он розсерделся в серьцах, хватил ножик, ну и пошол козла убивать. Приходит к ему в хлев, козёл опеть напал молитьця, в ноги пал: «Иван-царевиць, спусти меня на бережок сходить, свежей водушки напитьця, копытьцяв помыть, да с белым све-тушком проститьця». Ну, он взял, спустил козла на берег опеть и сам за козлом вслед, взял прут и клещи и горшок с угольямы с горячима. Приходи на берег за козлом. Козёл на берегу сидит и слёзно плацет и во слезах не видит хозяина. «Ай же ты, Соломанида златоволосая. Есь ли тебе вольняя волюшка выйти из синего морюшка, со мной роспроститьця, востры ножи наточены, зарезать хочуть». Эта Соломанида к бережку и приплыла утушкой, взяла, эты перья срыла с себя, схватились с козлом берёменем и умильне словамы прицитаат, болезно очень плачють. Ну, этот Иван-царевич проплакал, на их смотряци. Взял эту кожерину, перья-то эты бросил в огонь, и пошол щёвер, и это Соломанида и схватилась за кужерину, уцяла хватать, а и надеть нечего и почала по закустовью бегать, искать, взять нецего. Он взял, Иван-царевич, хватил ю клещамы крепкима, зажал крепко и почал прутом хлыстать железным. Так уж она всяко повёртывалась: зверями, медведями и какой твари на свети нет, так тым не повернулась, а то всим, повярнулась золотым веретешечком. Взял, золотоо веретешечько переломил через коленко, пятку кинул назад, а щопотку наперёд. «Назади стань золота гора, на переди стань молода жена лучше старого и прежняго». Она как поворотилась молодицей, так вдвойни стала лучше, што была. Ну, он взял их, домой повёл, козла и жону; эту Егибихину доцерь взял, привязал к тридевети жеребьцям необъежжанным да спустил в чисто поле; ю жаребьци розлягали, роспинали, по чисту полю розстреляли (ну, хоть ростаскали, хоть). Ну, тым дело и кончилось; а он с этой царевной стал жить и лучше старого, лучше прежнего, и козла стали кормить, ащё лучше наблюдать. Ну и всё.

129

Одноглазка, двуглазка и треглазка[83]

В одной деревни жили-были мужик да баба, у них была доцька. Ну, баба и умерла. Мужик женился, ну, и доцьку также принесла одноглазку; одноглазу дочьку принесла и потом другую, двуглазку, ну, потом и третью, треглазку. Ну, и живуть, поживають. Прежней-то жонкй мачеха не любила. Ну, и ходили коров пасти оны. На пёрьвой день с одноглазкой. Мать отправит их пасти коров, родной-то доцьки напекёт пшонных колубков, а этой падцерици-то неродной напекёт глиняных колубков. Ну, уж глиняный ко луоки, какая тудака.... уж не йись. У ней была коровушка посажна (у матери приданоэ), ну, она и кормилась у посажной коровушки; она в ухо зайдёт, в другоэ выйдет и сыта и пьяна сделаатьця. Ну, и на второй день также пошла коровушок доить, опеть тоже само. Ну, она там, пришли коровушок пасти, ну, эта старша, нероднаа сестра ей: «Сестриця, дай я на головушки поищу». Ну, она и начала искать. Заспала там, заснула просто. Она в ухо зашла, в другоэ вышла, сделалась сыта и пьяна. Ну, так же и на третей день отправляэтця также коров пасти с треглазкой сестрой. «Ну, сестриця, дай я в головушки поищу». Ну, и искала на головушки; ну, искала, искала, глаз запрись, другой запрись, третей запрись. Ну, она и заснула. Она в ухо зашла (коровье). Она и увидяла, ну, и зарычала. «Молчи, ведьма, курва, скажу матери». Ну, и пришла домой, отцю-матери насказала там, ну, мать разрычалась там, заругалась, надо корова убить. «Старик, надо корова убить, она ведьма сушит корову, сушит». Ну, и отець там тоцит ножик. Ну, и тоцит ножик, а она, эта доцька, вышла к коровушки своей, плацет, ну, и коровушка ей отвечаэт, — ишь, уж заговорила: «Стануть убивать меня, так подавайся посмотреть. Ну, и ты как подаваэшся посмотреть, придёшь, так на правой рукавець брызнет крови маленько. Ты возьми, отруби и посади под окошко, в землю закопай». Ну, там отець и пошол убивать коровушки, и проситця посмотреть, што спустите, пожалуйста, посмотреть, спуститя посмотреть». Вышла посмотреть, ей брызнуло на правой руковець. Ну, и посадила, закопала там в землю под окно, ну и стал ростеть сад. Ростёт сад, там уж, што ей нужно, всё есь в саду там. Ну, там какой-то член невесту выбираэт, ну, и запоэжжали на пер. Ну, старуха-то и говорит: «Старик, старик, возымай конишка, запрегай в дровнишка, сорока щёкоцет, нас на пер зовёт». Ну, старик конишка возымаэ, дровнишка запрегаэт, поежжаэт. «А ты вот, — дочери наказываэт неродной-то, наказываэт, — ты вот возьми, штобы была печь в другом углу перенесена». Ну, оны уехали. Она сицяс в сад скопила, пруток отломила, пришла похлыстала, похлыстала, пёць в другой угол перешла. Ну, взяла, в сад скочила снова и платье сменила и такаа сделалась красива, што просто... Вышла в чисто поле, крыкнула по-звериному, свиснула по-змииному, конь бежит, земля дрожит, с ноздрей искры летя, с ушей чад ставаэ, со рта пламя маше, с жопы головешки летя. «Карьке, бурьке, вещей соловке, стань передо мной, как лис перед травой». Конь стоит, как скопаный. Села на коня и поехала. Приежжаэт, с коня скоцила, коня привязала ко точёному столбу, золочёному кольцю. Пришла в фатеру, Богу помолилась, на вси стороны поклонилась, выша всих и села. Пер тут уж, собрание, людей много есь. Ну, а у этой у мачехи-то, дочьки повёрнуты собакамы. Оны по подлавичьям косья оберають. Она метила, метила, косточькой шибнула прямо в глаз этой девки одноглазки. Ну, она и заходила старуха. «Старик, старик, возымай конишка, запрегай дровнишка, нас обезчестили, у девки глаз выбили». Ну, старик возымаэ дровнишка, запрегаэ конишка, уехали. Ну, сицяс пер росходитця. Ну, эта красавиця выходит, Богу помолилась, на вси стороны поклонилась, вышла, на коня села и поехала. Видли сядуци, а не видли поедуци. Ну, приехала домой, опередила их матерь да отьця с доцерямы, объехала кругом. Приехала, коня спустила, в сад сходила, рознаделась в стару одёжу. Пришла на печьку и села. Приехали отець мать с дочерями, росхвастались: «Как севодни-то дивиця была, просто такая што...» Она и отвецяэ с печьки: «Не я-ль хоть и была?» — «Гди, тиби худому цёрту быть этакой!» Ну и