Митридат - Виталий Гладкий

Ошеломлённый всеми этими перипетиями Савмак и не пытался проникнуть в замыслы Перисада. Он, конечно, понимал, что за всем этим что-то скрывается, и врождённая, впитанная с молоком матери, недоверчивость истинного варвара к любым проявлениям обычных человеческих чувств не позволяла расслабляться ни на миг, однако блеск и роскошь царского двора, почтительность, с которой к нему обращались не только слуги, но и придворные, постепенно делали своё дело. По уговору с Перисадом Савмак ни единым словом не обмолвился о своём знатном происхождении, и пантикапейская знать терялась в догадках о причинах неожиданного возвышения пусть и достаточно знаменитого после скачек, но всё равно всего лишь лохага гиппотоксотов. Постепенно придворные сошлись во мнении, что это просто очередная блажь их мягкохарактерного повелителя, не воинственного по натуре, но не равнодушного к людям, имеющим выдающиеся качества. А поскольку Савмак был человеком по тем временам достаточно грамотным и воспитанным, его вскоре оставили в покое и стали относиться как к равному, что очень льстило юноше.

И только Ксено почему-то избегала Савмака. Он догадывался о её роли в его освобождении из подземного эргастула, но подтвердить или опровергнуть свои догадки юноша не мог — неприступная красавица словно не замечала Савмака, и при редких встречах он удостаивался лишь равнодушного кивка.

Однако, были у Савмака и враги, обладающие властью и влиянием в Боспорском царстве, непримиримые и жестокие: Камасария Филотекна, евнух Амфитион, спирарх Гаттион и жрец Стратий. И если последние трое открыто ничем не высказывали своей ненависти к юному варвару, то вдовствующая царица пользовалась любым удобным случаем, чтобы напомнить ему о дыбе в пыточной камере эргастула, куда он может попасть снова, будь на то её желание. При взгляде на раскрашенную маску дряблого старческого лица Савмака пробирала дрожь; иногда ему хотелось выхватить акинак и одним ударом потушить злобный огонь, сверкающий в глазах Камасарии Филотекны. Юноше казалось, что такой исход пришёлся бы по душе даже её внуку, царю Перисаду…

Скрип отворяющейся двери и чьи-то крадущиеся шаги оборвали мятущиеся мысли Савмака. Взвившись, словно пантера, юноша спрыгнул со своего ложа, сжал в руках акинак и затаился в самом тёмном углу комнаты. Обычно он, как и его соседи, на ночь дверь на засов не запирал — в верхнюю часть города воры и разбойники забираться не отваживались. Здесь ночная стража была бдительна, и любой злоумышленник, оказавшийся в кварталах состоятельных граждан Пантикапея после захода солнца, мог считать себя заживо погребённым в эргастуле или, в лучшем случае, должен был влачить жалкое существование раба-камнетёса царских каменоломен до конца своих дней.

— Надеюсь, ты не собираешься отправить родного брата к прародителю Тагитаю? — в грубом рокочущем голосе слышалось насмешка. — Занавесь окна и зажги свет, мой царственный петушок.

— Зальмоксис?!

— Не забыл… — в темноте послышался довольный смешок. — Поторопись, да не забудь запереть дверь. А то, насколько я успел приметить, вокруг твоего жилища чересчур много соглядатаев.

Ошеломлённый Савмак дрожащими руками нащупал светильник и тлеющим угольком из жаровни поджёг фитиль. Это и впрямь мог быть только его старший брат, с детства отличавшийся способностью видеть едва ли не в кромешной мгле. Пока разгорался светильник, он задвинул прочный засов и проверил нет ли щелей в импровизированной занавеске, сооружённой из плаща.

Зальмоксис сидел на широкой скамье и с неподдельным интересом наблюдал за Савмаком, одетым только в исподние шаровары из тонкого льна. Полюбовавшись рельефными мышцами и широкими плечами брата, он удовлетворённо кивнул, видимо своим мыслям, и что-то пробормотал, похоже, как послышалось Савмаку, начальные слова благодарственной молитвы повелителю стрел и первому помощнику воинов на поле брани Гойтосиру.

— В-выпьем? — заикаясь от волнения, юноша достал из сундука полный бурдюк родосского.

— А почему и нет? — в бороде Зальмоксиса мелькнула улыбка. — Мы давно с тобой не виделись, ох, как давно…

Юноша торопливо разлил по чашам пенящееся вино и сел по другую сторону невысокого столика на колченогий дифр — напротив брата. Он не знал, что сказать, а потому старался не встречаться взглядом с Зальмоксисом, тоже молча потягивавшим доброе родосское, иногда с видом знатока причмокивая губами.

— Плесни… — Зальмоксис, осушив первую чашу, подвинул её к Савмаку. — Неплохо устроился, брат: шёлковые да бархатные одежды, еда с царского стола, отменное вино… Да и женщины здесь… не чета нашим замарашкам. Завидую.

Царевич от смущения заалел, как мак. В словах брата явно слышалась ирония, но его сильный хрипловатый голос военачальника, остуженный злыми ветрами битв, был на удивление мягок и доброжелателен.

— Однако, это ты хорошо придумал, что не пошёл на званый обед. Иначе царские ищейки тебя бы сопровождали до самой постели. И поговорить, нам, конечно же, не удалось бы.

— Как ты?..

— А очень просто, — ухмыльнулся Зальмоксис, поняв недосказанное. — Ушёл пораньше, притворившись пьяным, а затем вспомнил молодость и выбрался через крышу постоялого двора на зады, где меня, понятное дело, не ждали. Твой дом мне показали ещё днём наши верные люди, остальное прошло почти гладко, без сучка-задоринки.

— Почти? — насторожился Савмак, зная беспощадную руку брата.

— Хе-хе… — коротко хохотнул Зальмоксис. — Я ведь уже говорил, что возле твоего дома топчется многовато подозрительных людишек, вот и пришлось мне одного из них… того…

— Ты его убил? — постепенно приобретающий внутреннее равновесие Савмак впервые поднял глаза и холодно посмотрел на брата.

— Зачем? Я его усыпил… как мне кажется, — военачальник скифов с уважением посмотрел на свой кулак, — до утра. А чтобы он, случаем, не попал под копыта коней, оттащил в какой-то дворик.

— Что тебе от меня нужно? — несколько резче, чем следовало бы, спросил юноша.

— Разве ты не рад нашей встрече?

— Рад, — ответил, хмурясь, Савмак. — Но с таким же успехом мы могли бы поговорить и днём.

— Да, — согласился Зальмоксис и посуровел. — Только в нашем разговоре чужие уши ни к чему. Слишком много поставлено на кон, потому и нужно исключить малейший риск.

— Не понимаю… — юноша в недоумении уставился на посуровевшие черты лица брата.

— Поймёшь, — пообещал Зальмоксис. — Но сначала расскажи, где ты все эти годы пропадал, и что привело тебя в лагерь наших врагов, — в его голосе вдруг послышались отцовские нотки, жёсткие и повелительные. — Мы ни в коей мере не думаем, что ты изменил нашей вере, и всё же, обязаны знать, достоин ли ты нашего доверия.

— Кто — мы? — ответил вопросом на вопрос юноша.

Он сидел с непроницаемым лицом, упрямо сдвинув густые брови. В глазах Савмака разгорался холодный огонь, и упрямая складка перечеркнула высокий лоб: похоже, Зальмоксис всё ещё считает его неоперившимся птенцом, дорожной пылью под ногами царственных сыновей Скилура, которым посчастливилось родиться не от наложниц, а от законных жён. Впрочем, и сам Зальмоксис не может похвалиться чистотой крови…