Диктатор - Сергей Снегов

Вот так говорил, взволнованно и убеждённо, Джон Вудворт, наш немногословный министр внешних сношений. Мы понимали грандиозность задуманного дела, но видели и тысячи затруднений, он их игнорировал: он лучше знал свой народ, от которого отвернулся.

— Исиро, теперь вы главная пружина событий, — сказал Гамов. — От вашего стерео зависит, удастся ли поднять кортезов на ухудшение своей военной обстановки ради облегчения жизни военнопленных. Аментола ведь не считает войну завершённой.

Аментола вскоре показал нам, что отнюдь не потерял надежды на победу. Его сконцентрированные на островах у побережий Клура водолётные дивизии нанесли жестокий удар по нашим прифронтовым городам. До Адана они не добрались, от Забона их отогнали, но несколько поселений превратились в развалины. И это были мирные города, не крепости, не промышленные центры. Но для Аментолы после катастрофы в Родере и Патине была не так важна серьёзность победы, как её красочность. Он добивался эффекта, а не эффективности.

Я сидел у Пеано, когда вошёл Гамов. Мы рассматривали картины нападения на мирные города. Это были съёмки кортезов, Аментола показывал, как кортезы мстят за позор поражения. И мы увидели, как неповоротливые машины тяжело отрываются от грунта, как уже в воздухе выстраиваются в треугольники и равносторонние углы и — не встречая сопротивления — летят, летят, летят на несколько городков, приговорённых к казни… На экране бежали обезумевшие женщины, пронзительные детские голоса заглушал гул водолётных дюз, и всё поглощало пламя, и надо всем вздымалась горячая, удушающая пыль — мы в отдалении от места казни ощущали эту огненную пыль ноздрями и глоткой.

— Пеано, покажите, что там теперь, — хрипло проговорил Гамов. Он побледнел, по лбу и щекам струились тонкие ручейки пота — он физически задыхался от пыли, бушевавшей на экране.

— Наше стерео, сегодняшнее утро, — хмуро сказал Пеано.

На экране догорали зажжённые ночью дома. Водомётные машины заливали пылающие улицы. За ними уже не было жара, только мёртвые, исходящие синим паром строения. Раненых вносили в санитарные машины, одна за другой они уходили в другие города. Трупы рядами укладывали на площади — окровавленные, обожжённые тела, кто без рук, кто без ног, кто с изуродованным лицом… Но всего страшней мне увиделась девочка лет восьми, её положили на спину, отдельно ото всех. Она не была изуродована, даже не обгорела, ни одно пятнышко крови не загрязняло её светлого, празднично нарядного платья… Она казалась только спящей, но судорога взметнула её ручонки вверх, она простирала их к небу, она молила о пощаде, она защищалась этими слабыми ручками от гибели, грянувшей с неба… Гамов скорчился рядом со мной, что-то шептал. По лицу его текли слёзы. Он не стирал их.

— Семипалов, Пеано, это нельзя простить! — простонал он.

Я знал, что он воззовёт ко мне и к Пеано о мщении. И ничего я так в жизни не жаждал, как мщения! Вечно будет в моей памяти эта девчонка простирать к небу окостеневшие ручки, вечно будет молить о пощаде, вечно будет умирать от внезапного ужаса, вечно, вечно не будет ей спасения, которое она так страстно, так беспомощно призывает!.. Это нельзя было оставить безнаказанным!

— Мы не простим, — мрачным эхом отозвался Пеано. — Напасть на водолётные базы кортезов и превратить их в груды камней и облака пепла!

— Нет! — сказал я. — Вы путаете военную операцию с актом справедливого мщения, Пеано. Нужно нанести удар не по военным базам, а по душе народа!

План мой был прост и жесток. Мы нападаем на водолётные базы врага, но не для их уничтожения, а для захвата водолётчиков. Гонсалес приговаривает пленных водолётчиков к смертной казни за террор против мирного населения. И не к простой казни — на плахе, в тюремных подвалах, расстрелам у стен зданий разрушенных ими городов. Они будут сброшены с водолётов — пусть кровь их зальёт траву, деревья и камни!

— Принимается! Сбросим пленных водолётчиков на города, которые они разрушали. Заслуженная кара!

— Нет, Пеано, тысячу раз — нет! Казнь заслуженная, но она мала. Нужно впечатление ужасней. Наши водолёты должны прилететь в Кортезию и сбросить там осуждённых на казнь. Пусть убийцы детей и женщин рушатся на головы своих близких, на собственные дома, пусть их кровь, брызги их тел, их раздроблённые кости падут на головы тех, кто их посылал на преступления!

Возбуждённый Пеано на глазах остывал. Прирождённый военный, он мыслил естественными военными категориями, а надо было выйти за их пределы. Я уже стал настоящим учеником Гамова — самостоятельно выискивал неклассические решения.

— Семипалов, кортезы не допустят ни одного нашего водолёта до своих границ! Они навалятся на каждую нашу машину десятками своих машин ещё на подлёте — и все, кого мы приговорили казнить, рухнут в океан, а с ними заодно погибнут и наши пилоты.

Гамов молча смотрел на меня, он догадывался, что я придумал что-то необычайное.

— Пеано, кортезы допустят наши водолёты к своим городам! В каждый водолёт, куда усадим десяток осуждённых на казнь, мы поместим ещё два-три десятка пленных кортезов, не приговорённых к гибели. И постараемся, чтобы эти кортезы были хорошо известны, опубликуем их фамилии, передадим их фотографии. И объявим, что в случае благополучного возвращения наших водолётов всех заложников немедленно отпустят на свободу.

— Полностью принимаю ваш план, Семипалов! — воскликнул Гамов.

Пеано — он всё же ещё колебался — я сказал:

— А если генералы кортезов не посчитаются ни с чем и начнут сбивать на подлёте все наши водолёты, то погибнут и заложники, которым обещано освобождение. Это будет террор против своих, Пеано. Вряд ли Аментола разрешит такие акции. Вспомните, что говорил Вудворт о психологии своего народа.

— Готовлю захват водолётных баз кортезов, — сказал Пеано.

В Кортезии ещё продолжались ликования по случаю удачного нападения на наши незащищённые города, ещё завершались у нас траурные захоронения жертв, а Пеано всей мощью нашего водолётного флота обрушился на островные базы кортезов. Он бил наотмашь, сжатым кулаком — ещё полыхали не поднявшиеся с земли машины, когда наши десантники ринулись на захват казарм. Ни одному вражескому водолётчику не удалось спастись. Да и куда было бежать? Вокруг океан, а в воздухе наши машины! Только клуры подняли свои аппараты на перехват возвращавшихся наших водолётов — отважное, но бессмысленное действие, клуры не раз в своей истории совершали такие героически-бездарные поступки.

Наше стерео — неоднократно и на весь мир — передавало репортаж о захвате островных баз. Десятки раз возникали одни и те же лица — генералы, скомандовавшие налёты на наши мирные города, пилоты, которые вели машины, механики, заправившие их сгущённой водой. Даже в Кортезии стали удивляться, зачем нашему министру информации понадобилось создавать такую особую популярность трём сотням пленных, когда у нас их были десятки тысяч, отнюдь не удостоенных подобной стереоизвестности. Только несколько человек знали, что миру показывают осуждённых на позорную казнь — надо было, чтобы мир запомнил их лица.