Башни заката - Лиланд Экстон Модезитт

— Войска?

— Да. Как они вводились, я не видел, но когда колдовской туман рассеялся, оказалось, что на равнинах стоят отряды из Джеллико и даже из Хидлена. А замок по-прежнему скрывает магическая завеса.

— Так это была магия?

— Да, магия хаоса. С помощью гармонии такого не устроить.

— Но они кричали, будто во всем виноват ты. Что это ты испортил погоду.

— Насчет погоды так оно и есть, — со вздохом сознается Креслин, глядя на потрепанного «Грифона». — И, наверное, во всех напастях, последовавших за этим, тоже есть моя вина, хоть я их и не устраивал.

— Устраивал, не устраивал… это как сказать, — ворчит Фрейгр, не сводя с Креслина по-прежнему суровых, налитых кровью глаз. — Ты другое скажи: что теперь мне с моими ребятами делать?

— Могу предложить тебе стать флагманом флота Отшельничьего.

— Хм… флагманом. А у меня есть выбор?

— Не уверен. Но ты можешь командовать «Звездой Рассвета», — Креслин указывает на почти лишенное парусов судно.

— Да, вы неплохо над ним поработали. Осталось поставить паруса — так мы их привезли. И запасной парусины прихватили, а провизии погрузили столько, — капитан обводит рукой стоящие на палубе бочки, — сколько могли взять на борт. Я подумаю над твоим предложением, хотя, может быть, лучше сделать капитаном «Звезды» Госсела.

— Смотри сам. Госсел мог бы сменить тебя на «Грифоне».

— Не знаю, — ворчит Фрейгр, глядя в сторону высящейся на холме башни. — Зато я с самого начала чуял, что везти сюда разом трех долбаных чародеев — это не к добру. Хотя и не подозревал, до какой степени.

Неожиданно Креслин видит высовывающуюся на палубу женщину.

— Это Синдерова сестра, — поясняет Фрейгр, проследив за его взглядом. — Когда дела пошли хуже некуда, я разрешил парням взять на борт своих жен, подруг, сестер… кого захотят. Не бросать же их там? К тому же мне подумалось, что ты возражать не станешь.

— Не стану. Народу у нас хватает, но это, пожалуй, лучшее из всего, что ты сюда доставил, — Креслин смотрит на северный небосклон, где между редеющими облаками ширятся голубые просветы, и добавляет: — Это и погода.

— А я так дождику рад.

— Боюсь, за последнее время дождей у нас выпало сверх всякой меры. Но я надеюсь, что этот вопрос наконец улажен.

Женщина с серебряными волосами переводит взгляд с певца на командира стражей, отвернувшись от худощавой Кринэллин, наставницы бойцов.

— Мне это не нравится, милостивая госпожа, — говорит Эмрис. — Тиран не восстанавливала Нонотрер… до того. А теперь угроза для нее еще меньше, чем раньше.

— Следует ли из этого, что мы должны напасть первыми? — спрашивает Ллиз, отпивая из черного кубка. — Но после потери двух отрядов в Сутии и еще одного, почти полностью уничтоженного аналерианскими разбойниками, мы почти обескровлены.

— Я не предлагала напасть. Но происходящее меня беспокоит.

— Меня тоже. Например, эта история со следами. Где-то на верхней дороге скрываются невидимые воины, и их не меньше взвода.

— Белые дьяволы, — вступает в разговор Кринэллин. — Это тревожит нас всех.

— Дело рук чародеев, — заявляет Эмрис. — Отряд наверняка заслан ими, но опасаться нечего. Они не смогут прятаться всю зиму, особенно если ляжет глубокий снег. Тут мы их и переловим.

— У нас не так много возможностей ловить кого бы то ни было, — замечает Ллиз. — Особенно учитывая наши обязательства перед Сарроннином. И потери, понесенные в Сутии. Я не собираюсь возобновлять…

— Ты доверяешь тирану?

— Доверять женщине, бросившей родную сестру на растерзание Белым дьяволам, не слишком мудро. Если бы не наша нужда в деньгах…

— Нужда в деньгах не помешала тебе послать припасы консорту, — напоминает Эмрис.

Глаза Ллиз вспыхивают, но голос остается невозмутимым.

— Не помешала, потому что это были излишки, которые мы не могли ни продать, ни использовать сами, — она умолкает и через некоторое время говорит: — На сегодня все. Продолжим разговор утром.

Эмрис переводит взгляд на певца.

— Песню о мужчине… о мужчине… — требуют стражи, сидящие за средними столами.

Обернувшись на миг к главному столу, менестрель кладет гитару на табурет, достает из своего дорожного мешка длинный веер, в сложенном виде походящий на меч, и, поклонившись, начинает:

Не спрашивай меня, каков мужчина!

На лесть он падок и душой изменчив…

Но что с него возьмешь, ведь он мужчина…

Распевая песню, менестрель, облаченный в обтягивающие желтовато-коричневые штаны и зеленую шелковую рубаху, пританцовывая, подходит к главному столу и, взмахнув веером, как клинком, раскрывает его.

…Но что с него возьмешь, ведь он мужчина!

Стражи хлопают в ладоши, и менестрель раскланивается, прежде чем отложить свой веер и взять гитару. Среди хлопков слышится одинокий свист. Певец садится на табурет, подкручивая колки, перебирает струны и наконец тихонько прокашливается.

…Летом, когда зеленеет листва и греет теплом заря,

Моя любовь уносит тебя за неведомые моря…

Хлопки следуют довольно жидкие, и менестрель криво улыбается, прежде чем перенастроить гитару и исполнить марш:

…На горной вершине свой светоч есть,

Там ярче солнца сияет честь…

Исполнив еще пару воинственных песен, он встает с табурета и кланяется, а когда хлопки — на сей раз дружные — стихают, роется в своем мешке и, достав немалый сверток, направляется к высокому столу и новому маршалу.

— Рада видеть тебя снова, Рокелль из Хидлена, — говорит Ллиз, вставая, чтобы приветствовать менестреля.

— Ты оказываешь мне честь, милостивая госпожа… — Рокелль все так же строен, и голос его звучит молодо, но каштановые волосы поредели, и на висках прибавилось седины. — Высокую честь, приглашая простого странствующего певца!

— Певцов и музыкантов у нас всегда ждет самый радушный прием, — произносит Ллиз, делая шаг ему навстречу.

— Тогда позволь преподнести тебе на память небольшой подарок, — продолжает менестрель лукаво-безразличным тоном, поднимая обеими руками сверток.

— А я нахожу его довольно большим, — Ллиз поднимает брови.

— Надеюсь, что ты найдешь его также и интересным.

С этими словами Рокелль кладет сверток на стол и снимает ткань.

Эмрис подается вперед. На столе стоит модель самого Западного Оплота: массивные стены выполнены в металле, в центральном внутреннем дворе установлена большая свеча.

— Если позволите… — менестрель зажигает от стоящей на столе лампы щепочку и подносит огонек к свече. Стены и башни начинают поблескивать, словно в лучах солнца, и даже кладка кажется рельефной, хотя подогнанные одна к другой плиты лишь изображены с помощью чеканки.