Вокруг света за 80 дней. Михаил Строгов - Жюль Верн

Солдат в лагере насчитывалось тысяч сто пятьдесят, не меньше: здесь были и пехотинцы, и кавалеристы, объединяемые общим названием «аламаны». Среди них особенно выделялись представители основных народностей Туркестана, прежде всего таджики – белокожие, высокие, с правильными чертами лица, черноглазые и черноволосые, они составляли большую часть этой армии. Кокандское и Кундузское ханства набрали из них войско, почти равное бухарскому. Затем к таджикам подметались представители других народностей Туркестана, обитающих по соседству с ними. То были узбеки, низкорослые, рыжебородые, вроде тех, что устроили погоню за Михаилом Строговым. А еще киргизы с лицами плоскими, каку калмыков, в кольчугах: у одних были копья, у других лук и стрелы, произведенные в Азии, третьи вооружились саблями, ружьями с фитилем и «чаканом» – небольшим топориком на коротком топорище, наносящим по большей части смертельные раны. Были здесь и монголы, люди среднего роста с черными волосами, заплетенными в косу, падающую на спину. Монголы круглолицы, смуглы, с глубоко посаженными живыми глазами, борода у них растет редкая, на них синяя одежда из хлопчатобумажной чесучи, отделанная черным плюшем и перетянутая кожаным поясом с серебряной пряжкой, и сапоги с ярким сутажом, на них высокие шелковые шапки, обшитые мехом стремя лентами, развевающимися у них за спиной. И наконец, можно было увидеть там афганцев с коричневой кожей, арабов, народ примитивный, но принадлежащий к прекрасной семитской расе, и тюркоязычных кочевников с их раскосыми глазами, словно бы лишенными век, – всех эмир завербовал под свое знамя, знамя поджигателей и разбойников.

Помимо этих свободных солдат, здесь насчитывалось и некоторое число солдат-рабов, преимущественно персов, под командованием офицера того же происхождения, а в армии Феофар-хана воины рабского происхождения ценились никак не ниже свободных.

К этому перечню следовало добавить евреев, которых использовали здесь в качестве прислуги, – в одежде, подпоясанной веревкой, в небольшой шапочке из темного сукна на голове вместо тюрбана, ношение которого им запрещено. Заслуживают упоминания также «каландары»: это группа в несколько сот человек, что-то вроде благочестивых дервишей в изодранной одежде, поверх которой наброшена шкура леопарда. Если хватит фантазии, чтобы вообразить себе подобную гигантскую смесь различных народностей и племен, можно составить почти исчерпывающее представление о том, что подразумевалось под обобщающим наименованием воинства ханов.

С полсотни тысяч таких солдат имели лошадей, отличающихся таким же разнообразием, как их владельцы. Хвосты этих животных были завязаны узлом, а крупы покрыты шелковой сетчатой попоной, их связывали десятками посредством двух параллельно идущих веревок. Среди них выделялись лошади туркменской породы, тонконогие, с продолговатым телом, блестящей шкурой и благородным экстерьером. Были там и выносливые узбекские лошадки, и кокандские, способные заодно с всадником везти на себе пару шатров и полный набор кухонной посуды, а еще киргизские в светлых попонах, пришедшие сюда с берегов реки Эмбы, где их ловят арканом, этим азиатским лассо, не говоря о полукровках, рожденных от смешения этих пород и обладающих высокими достоинствами.

В общем и целом, животные здесь насчитывались тысячами. Малорослые, но стройные длинношерстные двугорбые верблюды, чья густая грива ниспадает на шею, послушные и легче, чем одногорбые дромадеры, привыкающие ходить в упряжке, также получаемые от скрещивания дромадеров с бактрианами одногорбые «нары» огненно-рыжей масти, чья шерсть завивается колечками, а еще ослы, скотина крепкая, работящая, чье мясо к тому же весьма ценится азиатами и составляет часть их рациона.

Пышные рощицы кедров и сосен отбрасывали на всю эту мешанину людей и животных, на огромное скопище шатров свою свежую тень, сквозь которую здесь и там пробивались солнечные лучи. Ничего не могло быть живописнее, чем эта картина, на которую самый смелый колорист извел бы все краски своей палитры.

Когда пленных, захваченных в Кдлывани, привели к шатрам Феофара и важных сановников ханства, над лагерем гремели барабаны, звенели трубы. Этим звукам, которые сами по себе достаточно внушительны, вторил треск ружейной пальбы и еще более грозный гром четырех– и шестидюймовых пушек, из которых состояла артиллерия эмира.

Лагерь Феофара был оборудован абсолютно по-военному. Все, что могло бы напомнить о мирном жилье – гаремы самого властителя и его приближенных, – осталось в Томске, находившемся ныне в руках захватчиков.

После того как этот лагерь отслужит свое и будет свернут, именно Томск собирались сделать резиденцией эмира до той поры, пока он не переберется оттуда в Иркутск – столицу восточной Сибири.

Увенчанный пышными плюмажами, развевавшимися на ветру, подобно веерам, шатер Феофара, задрапированный широкими полотнищами сверкающей шелковистой ткани, которая свисала с витых шнуров, украшенных тканой золотой бахромой, возвышался над всеми соседними шатрами. Это пышное сооружение красовалось в центре обширной поляны в окружении великолепных берез и громадных сосен. Перед этим шатром на лакированном столе, инкрустированном драгоценными камнями, лежал раскрытый Коран, священная книга, чьи страницы представляли собою тончайшие золотые пластинки с изящной гравировкой. А вверху развевался четырехцветный флаг с эмирским гербом.

Ближе к краям поляны полукругом располагались шатры важных бухарских сановников. Здесь обитали главный конюший, имеющий право следовать за конем эмира вплоть до самого дворца, старший сокольничий, держатель эмирской печати, главнокомандующий от артиллерии, верховный советник, коего правитель удостоивает своего поцелуя и дозволяет появляться перед ним с развязанным поясом, «шейх-аль-ислам», глава всех улемов, представитель священнослужителей, «верховный кази», наделенный полномочиями в отсутствие эмира разрешать все споры, возникающие между военными, и, наконец, главный астролог, чьей важной обязанностью является всякий раз, когда шах соберется куда-нибудь отправиться, вопрошать звезды о том, благополучно ли будет сие начинание.

Когда пленников привели в лагерь, эмир пребывал у себя в шатре. Он не показался. И это было, несомненно, к лучшему. Любое его слово или жест могли быть не иначе как сигналом к какой-нибудь кровавой расправе. Но он окопался в своем уединении, составляющем один из атрибутов величия восточных правителей. Тот, кто не мелькает перед глазами, внушает восхищение и, главное, боязливый трепет.

Что касается пленных, им предстояло томиться взаперти в каком-нибудь огороженном загоне и, подвергаясь дурному обращению и всем капризам погоды, почти без пищи, ждать, когда Феофару заблагорассудится заняться ими.

Самым послушным, если и не самым терпеливым из всех, был, разумеется, Михаил Строгов. Безропотно позволил, чтобы его вели, ведь шел-то он при этом туда, куда хотел, притом в условиях такой безопасности, на какую свободным никак не мог бы рассчитывать на дороге из Колывани в Томск. Убежать до прибытия в город значило бы рисковать угодить в лапы рыщущих по степи эмирских разведчиков. Восточная граница территории, оккупированной ханскими войсками, не заходила дальше восемьдесят второго меридиана, проходящего через Томск. Следовательно, если Михаилу Строгову удастся пересечь этот меридиан, он сможет рассчитывать, что окажется вне вражеской зоны, беспрепятственно переправится через Енисей и доберется до Красноярска прежде, чем Феофар-хан завладеет этой провинцией.