Братья Ашкенази - Исроэл-Иешуа Зингер

Диночка почувствовала укол в груди. Впервые за столько лет она ощутила ревность. Она страдала из-за мужчины, она, а не героини книжек. Боль была сильной и острой.

Впервые она задумалась над тем, почему ее муж не приходит домой. Ревность вдруг сменилась беспокойством и заботой о нем. Может быть, с ним что-то случилось? Диночка сознавала, что обманывает себя, что это пустая тревога, но ей хотелось верить в свои страхи. За полночь она вдруг оделась и стала смотреть в окно, не видно ли мужа, не идет ли он. Она прислушивалась к каждому шороху, к каждому звуку со стороны ворот, к каждому шагу во дворе. Нет, это не тот, кого она ждет. Посреди ночи Диночка позвонила на фабрику, чтобы спросить о директоре. Но никто не ответил на ее звонок. Она долго слушала гудки в трубке. Она думала о том, как гулко, должно быть, раздаются звонки на пустой фабрике, а потом разочарованно надавила на рычаг.

Она вошла в спальню дочери. Она хотела, чтобы рядом с ней был кто-то близкий, хотела увидеть Гертруду в эту одинокую ночь, но дочери в столь поздний час еще не было дома. Гертруда искала веселья и праздника в сыром продымленном городе. Диночка Ашкенази вернулась в свою постель и лежала, не смыкая глаз, долгие часы, пока первые фабричные гудки не начали разрывать предрассветный воздух.

Диночка не ошиблась. Именно женщина отдалила, оторвала Макса Ашкенази от дома. Однако она не была моложе и красивей Диночки, как той представлялось долгими бессонными ночными часами. Она была даже старше и гораздо менее привлекательна. Ничего волнующего кровь.

После тяжелейшего поражения, которое потерпел Макс Ашкенази в сделке по производству военных товаров, он чувствовал себя разбитым и уничтоженным. Эти революционеры, эти ахдусники разрушили все его планы. Он готовился сделать на войне состояние. Все было рассчитано до мелочей. Он уже видел, как кладет огромные заработки себе в карман. Его план был великолепен. Он хотел разом скупить много акций фабрики Хунце, получить контрольный пакет и стать наконец ее хозяином, достигнув с детства желанной цели. Он не мог больше ждать. Правда, он и так управлял фабрикой твердой рукой. Да и акций у него было немало. Но владели предприятием бароны Хунце. У них акций было больше. А он был просто их человеком, хоть и очень важным, но наемником, которого они в любой момент могли убрать и заменить другим. Кроме того, люди на фабрике интриговали против него, писали на него за границу кляузы баронам Хунце. Макс Ашкенази не боялся их. Плевать он хотел на всех этих гладких и прилизанных немчишек. В его кабинете они стояли перед ним, как собачки, и громогласно отвечали на все его слова: «Яволь, герр гаупт-директор»! Они втирались к нему в доверие, тайком нашептывали ему друг о друге гадости, подсиживали друг друга, рассказывая об интригах, которые плетутся за его директорской спиной; они старались подкупить его, понравиться ему. И все же он не чувствовал себя полновластным хозяином фабрики. Хозяевами по-прежнему были бароны, годами жившие за границей.

Правда, они делали все, чтобы выпустить из рук акции полученной в наследство фабрики и дать им перекочевать в железную кассу Макса Ашкенази. Они сорили деньгами, все вместе и каждый по отдельности. Они проигрывали в карты целые состояния, содержали беговых лошадей, актрис и любовниц. Они ввязывались в дикие сделки, становились компаньонами обедневших жуликоватых аристократов, вкладывали средства в такие аферы, которые не приносили ни шиллинга. Кроме того, они снимали целые театры для любовниц, как правило, плохих актрис. Гробили деньги на всевозможные слабые постановки, на реквизит, театральных директоров и прочие глупости. Даже ежегодный доход с процветающей фабрики не мог покрыть этих колоссальных трат, и бароны часто отправляли директору Ашкенази пачки поделенных между ними, братьями Хунце, акций, приказывая пустить их в ход.

Макс Ашкенази не вмешивался в дела баронов. Он обеспечивал их деньгами, высылал, сколько бы они ни попросили. Однако их акции он не отдавал посторонним, а держал при себе. День за днем они множились в его железной кассе. Он не был согласен со своим покойным отцом реб Авромом-Гершем, с его советами Хайнцу Хунце. Он, Макс Ашкенази, считал, что каждый живет по своему разумению. Бароны любят этот свет. Они едят, пьют, грешат и развратничают. Ну и на здоровье. Это не его дело. У него свои заботы — выбить из фабрики как можно больше денег. Он ежегодно зарабатывает для Хунце так много, что можно вести царскую жизнь. Но если им и этих прибылей недостаточно, пусть делают что хотят. Как постелешь, так и будешь спать. Два счастья за один раз в этом мире не бывает. Во всем своя мера: кто хочет наслаждаться на этом свете, должен за это заплатить. А кого волнует практический результат, должен экономить, работать и отказываться от удовольствий.

Каждый день он пересчитывал их, эти пачки акций, складывал их одну на другую, словно строил лестницу, которая приведет его к вершинам фабричных труб. Когда началась война, у него родился прекрасный замысел. Он заключил отличный договор с интендантским управлением, готовился сорвать банк, скупить все акции фабрики, которые ходили по городу, и по истечении года на собрании акционеров стать президентом акционерного общества. План был хороший, точный. Работа спорилась. Фабрика работала круглые сутки. Каждый удар ткацкого станка отчеканивал монету, поднимал Макса Ашкенази еще на ступеньку выше, еще на ступеньку приближал к цели, к титулу короля Лодзи. Казалось, успех у него в кармане. Но колесо повернулось. Вмешалась революция, черт бы ее побрал, и смешала все карты.

Макс Ашкенази кипел, ел себя поедом. Но выхода не было. Как град, падающий посреди лета и побивающий посевы; как саранча, налетающая и пожирающая все; как чудовищная эпидемия, оно пришло, это безумие, и перевернуло его жизнь с ног на голову. Фабрика стояла неделями. Вместо доходов приходилось терпеть убытки. Интендантство требовало компенсации за ущерб, нанесенный непоставкой заказанных товаров. Адвокаты, суды, взятки и прочие расходы погребли под собой фабрику. Враги Макса Ашкенази дожили до сладкой мести. Бароны при этом даже не подумали приехать из-за границы и сделать хоть что-нибудь. Они только посылали телеграммы, требуя денег еще и еще.

Снова надо было работать годы, что-то выдумывать, торопиться, выбиваться из сил, стремясь залатать дыры. Царство, которое, казалось, уже было у него в руках, утекло, как песок сквозь пальцы. Макс Ашкенази не мог с этим смириться. Время не стоит на месте. Он видел, что оно бежит быстро. Если бы он не был без пяти минут владельцем фабрики, ему было бы не так обидно. Но фабрика уже была его, а потом выпорхнула из его рук, как птичка. Нет, Макс Ашкенази не мог откладывать свое воцарение на годы. Он должен получить царство, чего бы ему это ни стоило. Ему было стыдно перед Лодзью, он краснел за свой провал. Главным образом ему было стыдно перед собственным братом, который снова так гнусно его обошел.

Лодзь опять говорила о Якубе Ашкенази, а не о Максе.

Он, его братец, родился в рубашке. Сколько бы он ни выпускал счастье из рук по своей беспечности и легкомыслию, сколько бы сокровищ ни выпало из его небрежных пальцев, удача по-прежнему улыбалась ему.