Земля имеет форму чемодана - Владимир Орлов

Куропёлкин шевельнуться не смог.

Звонкова же притянула Куропёлкина к себе и поцеловала его в губы.

И тут Нина Аркадьевна, похоже, засмущалась. Губы Куропёлкина встретили её губы холодно. То есть никак не ответили её порыву. Просто будто вытерпели прикосновение её губ вынужденно. И руки его провисли, словно в них прекратилось движение жизненных соков, и они не могли быть протянуты к телу женщины.

— Женя, я тебе противна? — спросила Нина Аркадьевна.

— Я растерялся… Я не ожидал… Вы мне вовсе не противны… — пробормотал Куропёлкин.

— Женя, ты предлагаешь на «вы»? — опечалилась, как будто бы, Звонкова.

— Я не предлагаю… Как скажете… То есть как скажешь…

Долго молчали. Куропёлкин и впрямь был растерян. Госпожа Звонкова оставалась для него сейчас госпожой Звонковой, и он никак не мог истребить в себе нынешнее к ней отношение. Хотя во всех его фантазиях последних дней и ночей она была простой девушкой по имени Нинон. Помимо всего прочего Куропёлкин заробел. А ведь чуть ли не требовал у Селиванова свидания с хозяйкой усадьбы. И был смел, был дерзок и ощущал себя управителем ситуации. «А не струсил ли я?» — думал теперь Куропёлкин.

А что Нина Аркадьевна Звонкова? Явно она ждала более горячего и более приятного для неё разрешения своего прихода к Куропёлкину. Её сейчас, похоже, била нервная дрожь.

— Евгений Макарович, — сказала Звонкова, — давай присядем и объяснимся. Согласен?

Присели.

— Отчего такой холод? — спросила Звонкова. — И неприятие меня?

— Мне во всё это не верится… — сумел выговорить Куропёлкин. — Будто я нахожусь внутри нереальности. Или вблизи обречённого сроком и предопределением судьбы Миража.

«Опять надутый пафос!» — отругал себя Куропёлкин.

— Ты мне не веришь… — печально произнесла Звонкова. — Ты не веришь в мою искренность…

— Хотел бы поверить… — тихо сказад Куропёлкин.

— Ты не можешь простить Люк?

— Я не могу забыть и о том, что произошло прежде, чем ты повелела отправить меня в Люк. И это «прежде» было для меня замечательно.

— И я не могу забыть всё, что случилось той ночью… А Люком я наказала не только тебя (и напрасно!). Но и себя. И на всю жизнь! И прошу: прости меня за тогдашнюю истерику. Но ты молчишь…

— Ты не нуждаешься в моём прощении, — сказал Куропёлкин. — Я и сам был нехорош тогда. Я забыл, кто я и кто ты.

— Ты был хорош тогда, — улыбнулась Звонкова. — Это я забыла, что я женщина. А ты мне напомнил о том, что быть женщиной прекрасно! И спасибо тебе за это.

Теперь молчали долго.

Куропёлкин ощущал энергию желания женщины, но на поступок был сейчас не способен. «Я трус! — твердил себе Куропёлкин. — Я трус! Но я боюсь обмануться снова».

Словно бы поняв затруднения и робость Куропёлкина, Звонкова встала, отошла от стола, но потом вернулась к Куропёлкину с книгами и альбомом.

— В прошлый раз, — сказала Звонкова, — я сообщила тебе, что нашу с тобой работу о молодых поэтах опубликовали. Вот смотри. Это научное издание, академическое. И вот наше с тобой эссе. «Поэзия молодых нулевого десятилетия». И подписи: Н. Звонкова и Е. Куропёлкин. Сказали: тянет на кандидатскую.

— И что? — сказал Куропёлкин.

— А то, что я создала издательство. Сомневалась, надо ли. Подсчитали: оно будет убыточным. Но молодым надо помогать. А потом придут и коммерческие удачи.

— К чему ты это говоришь? — спросил Куропёлкин.

— Чтоб ты знал, — сказал Звонкова. — Чтоб ты знал, что ты для меня способен стать не только подсобным рабочим.

— И кем же? — спросил Куропёлкин.

— Приятелем! — воскликнула Звонкова. — Помощником в серьёзных делах!..

И сейчас же Звонкова замолчала. Будто испугалась чего-то. Будто не смогла вымолвить слова, какие собралась вымолвить. Либо заробела и постеснялась произнести правду. Либо посчитала, что выговорить её и вовсе не следует.

И всё же решилась.

— Ты мне нужен… Ты мне дорог… — сказала Звонкова. — Мне без тебя бывает плохо… У меня дурной характер и бессмысленные привычки… Но в своих бизнес-поездках я часто скучаю о тебе… И думаю, что на кой мне эти деловые затеи?.. Я женщина…

— Спасибо тебе за эти слова и чувства, — глухо произнёс Куропёлкин. — И я всё время думаю о тебе. Скучаю по тебе. Но хорошо было бы ощущать с тобой на равных. А потому прошу тебя: освободи меня от оков контракта. Без любых моих условий… И тогда я буду тебе истинно друг и помощник.

Нина Аркадьевна замерла в изумлении.

— Всему свое время, милый мой Женечка, — поразмыслив, сказала Звонкова.

— Я, конечно, нагл сейчас, — сказал Куропёлкин, — а в прошлом поступил безрассудно, авантюрно по сути, создав для себя фальшивую ситуацию, но теперь ты можешь назвать мне точно, когда же наступит это «Своё Время»?

— А когда ты совершишь деяние, необходимое многим.

— То есть соглашусь на так называемое новое Пробивание.

— Можно сказать и так…

— Стало быть, у вас в голове прежде всего «возможная выгода» — при использовании дурака.

— Женечка! Ты упрощаешь! — слёзы появились под глазами Нины Аркадьевны.

— Замечательным получилось объяснение у нас с вами, Нина Аркадьевна, — сказал Куропёлкин.

— Ты упрощаешь, Женечка!

— Ничего себе упрощаю! — воскликнул Куропёлкин. — Исполню ли я требования нового проекта Бавыкина или расплавлюсь в магмах, для вас всё равно случится выгода. Может, вы ещё ожидаете, что я для вас добуду вёдра с алмазами и изумрудами из кратера Бубукина? Так ожидайте!

— Какого ещё кратера Бубукина? — удивилась Звонкова.

— Вам объяснят, — сказал Куропёлкин. — Или уже объяснили. И не надо вранья…

— Женечка, какого вранья?..

— Всё, — решительно заявил Куропёлкин. — Ни о какой любви говорить не будем. Всякие общения с вами, Нина Аркадьевна, я прекращаю. Вас для меня нет. Готов к казематам, каторжным работам и любым репрессиям.

— Вас ждёт Баборыба, не лицемерьте, и государственный Шалаш.

— Баборыба для меня — резиновая кукла, и у неё есть друг, господин Трескучий! — Куропёлкин уже кричал. И был как баба базарная.

Утром Куропёлкин связался с Селивановым и сообщил ему, что согласен участвовать в проекте.

— Я и не сомневался, что так оно и будет.

— Когда приступать? — спросил Куропёлкин.