Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919) - Владимир Хазан

И Локкарт заключает пересказ этой сцены такой сентенцией: «Наивность – лучшая эпитафия на могилу Керенского» (Локкарт 1991/1932: 165).

В западной мифологии русской революции наивность и нерешительность Керенского в определенном смысле компенсировались волевой и энергичной натурой Рутенберга, который не выполнил своей исторической миссии лишь потому, что был вынужден подчиниться анемичной власти. Так, в другой своей книге, «Му Europe» (1952), Локкарт вспоминал:

Нет совершенно никаких исторических оснований именно в Рутенберге видеть «претендента» на роль несостоявшегося «спасителя России» от большевистской тирании: не он один высказывал впоследствии запоздалое сокрушение от не использованных в свое время силовых возможностей против тех, кто в скором времени «всерьез и надолго» захватит власть в стране. Теми же по существу мыслями, что Рутенберг с Локкартом, делился с В.Л. Бурцевым бывший министр юстиции в царском правительстве (а с 1 января 1917 г. еще и председатель Государственного совета) И.Г. ГЦегловитов, когда они встретились после Октябрьского переворота в Петропавловской крепости:

Как известно, предложения о беспощадной расправе с большевистской верхушкой к Керенскому действительно поступали, одно из них – не по-женски решительное, от Е. Брешко-Бреш-ковской, которая за свои заслуги перед революцией пользовалась особым расположением премьер-министра Временного правительства (как и он, она жила в Зимнем дворце)5. Вспоминая драматическое время между двух революций 1917 г., Бреш-ко-Брешковская писала:

Как кажется, впервые легенда о Рутенберге как единственном решительном человеке в правительстве Керенского, который будто бы предрекал последствия большевистского coup d’Etat и энергично настаивал на ликвидации его будущих вождей, прозвучала из уст У. Черчилля 4 июля 1922 г. на вечернем заседании палаты общин британского парламента, где обсуждались вопросы государственной политики Великобритании в Палестине, мандатом на которую она к тому времени владела (в следующей главе мы еще коснемся этого знаменитого заседания и не менее знаменитого выступления на нем тогдашнего английского министра колоний).

Мотивы речи У. Черчилля достаточно хорошо известны: основной стратегической задачей было отстоять план электрификации Палестины, принадлежавший инженеру Рутенбергу, а для этого требовалось отстоять его самого, обложенного со всех сторон клеветой недоброжелателей, инсинуациями кругов, заинтересованных в том, чтобы любой ценой сорвать подписание концессии, и бурной антисемитской пропагандой. Возможно, именно для того, чтобы выбить у антирутенберговской кампании всякую почву из-под ног и выдать Рутенбергу неоспоримый кредит доверия, Черчилль сознательно пошел на завышение его акций и укрупнение роли в русской революции. В результате автор плана электрификации Палестины предстал не просто яркой антибольшевистской фигурой, но был переведен в разряд героя, дальновидно требовавшего казни большевистских главарей, дабы обезопасить подлинно демократический режим от угрозы красной диктатуры. Тем самым Рутенберг как бы автоматически превращался в глазах Запада в провидца близящейся политической и социальной катастрофы, заполнял в русском демократическом правительстве лакуну «сильной личности», дававшей шанс изменить ход истории, но не услышанной слабой властью. Не исключено, впрочем, что эта легенда легла на стол Черчилля в завершенном виде «фактической» версии поведения Рутенберга в дни русской смуты, и тот свято верил в ее историческую достоверность.

Как бы то ни было, результат был достигнут: легенда широко распространилась прежде всего в английских кругах и быстро завоевала сердца не одних только рутенберговских доброжелателей. Военный губернатор (1917–1920) и комиссар (1920–1926) Иерусалима полковник Р. Сторрс, который не относился к числу единомышленников Рутенберга, а скорее символизировал враждебную ему власть английской администрации, пишет в воспоминаниях о том, что, будучи близок к Керенскому в последние предсоветские дни, Рутенберг советовал ему расстрелять большевистских лидеров. Сторрс не называет конкретных фамилий, но поскольку он пишет «Soviet leaders», понятно, что речь идет прежде всего о Ленине, Троцком и, возможно, Зиновьеве. Если бы этому совету вняли, продолжает он, Россия была бы иной, нежели ныне (Storrs 1939: 433).

Жертвой некритического отношения к этой легенде стал даже Э. Шалтиэль, автор самого авторитетного исследования о Рутенберге. Он обращается к ней дважды: первый раз – пересказывая то, что пишет Р. Сторрс (Shaltiel 1990,1:15-6), а во второй, благодаря опечатке (вместо 1917 г., называя 1918 г.), в еще большей степени обнажая историческую нелепость этого утверждения: